"Анна Ткачева. Приворот " - читать интересную книгу автора

скрипучим? Любопытство мое было, пожалуй, сродни тому, что испытываешь при
чтении детективных романов. Праздное, по большому счету, любопытство, без
всяких сантиментов, но тем не менее оно росло, а удовлетворить его в Москве,
как я понимала, никакой возможности не было. Не стану же я расспрашивать о
ней ту же самую Лилию Дмитриевну...
Так потихоньку я дозрела до идеи отправиться к ней на родину, в Пермь,
куда, по словам отца, и увезла ее тело прибывшая после смерти родня, заявив,
что все они из поколения в поколение покоятся в каком-то особом месте, а он,
дескать, парень молодой, вскорости опять женится и за могилой ухаживать не
будет. В Перми отец, насколько мне известно, сам никогда не бывал. Ни до ее
смерти, ни после.
Я рванула бы туда втихаря, ничего не говоря отцу, как не говорила ему
до сих пор про портрет, но вовремя сообразила, что не знаю не только никаких
адресов, но даже ее девичьей фамилии! В анкетах я всегда писала ее под
фамилией отца. Значит, придется все-таки обращаться к нему. Я понимала, что
информацией он, судя по всему, будет делиться не слишком охотно, но чтобы
такой афронт...
Я решительно вытащила портрет из пластиковой сумки и показала ему.
- Вот почему мне приспичило. Алексей Александрович...
И тут произошло нечто совершенно фантастическое и безобразное. У отца
отвисла челюсть, а затем с воплем: "Старый дурак! Я же ему говорил!" - он
ринулся ко мне и, не увернись я, выдернул бы у меня из рук портрет.
Намерения, как я почувствовала, были по отношению к акварели у него самые
недобрые, поэтому бросилась вон из комнаты, он - за мной, но, зацепившись за
ножку стола, растянулся на полу, задев рукой бутылку с красным вином. Она,
проклятая, разбилась и оросила не только его старые джинсы, но и край ковра,
а также лежащие под диван-кроватью для удобства чтения на сон грядущий чужие
книжки.
Отец с выражением муки на лице сидел на полу посреди брызг и осколков.
Мне стало стыдно, но сдаваться не собиралась. Не выпуская сумки из рук, я
сходила на кухню и, опасливо поглядывая на отца, с помощью тряпки и веника
отчасти ликвидировала следы небольшого разгрома.
- Может, ты хочешь переодеться? Пожалуйста, давай я выйду, - вежливым
голосом сказала я, но переодеваться он, похоже, не хотел, как не хотел и
вставать с пола, лишь отодвинувшись в угол, чтобы мне не мешать.
- Ксана, - сказал он сдавленным, каким-то не своим голосом, - как ты
считаешь, я - сволочь? Вообще, по жизни? Бесчувственный мерзавец, негодяй?
- Что за глупости, нет, конечно. Ты, скорее, наоборот, в другую сторону
перехлестываешь, в смысле пожалеть всех и каждого, но в данном случае...
- Без данного случая, пожалуйста. Я - сволочь?
- Нет.
- Если я вообще не сволочь, а в данном случае веду себя именно так, то,
по-видимому, случай это особый и основания у меня для того есть. Так?
- Так, но ведь она...
- Подожди. В доме у нас нет ни одной ее фотографии, верно? На это
должны быть какие-то причины, как ты думаешь?
- Ты говорил, что она не любила фотографироваться, плохо получалась.
Глядя на портрет, я в это охотно верю.
- Но чтобы ни одной-единой? Даже свадебной? Я-то фотографироваться
люблю и свои портреты просто так не выбрасываю. Ни одного фото с тобой