"Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений, том 35" - читать интересную книгу автора

главнокомандующего было не такое улыбающееся, как вчера, а скорее строгое и
торжественное.
Войдя в большую комнату с огромным столом и большими окнами с зелеными
жалузи, Хаджи-Мурат приложил свои небольшие, загорелые руки к тому месту
груди, где перекрещивалась белая черкеска, и неторопливо, внятно и
почтительно, на кумыцком наречии, на котором он хорошо говорил, опустив
глаза, сказал:
- Отдаюсь под высокое покровительство великого царя и ваше. Обещаюсь
верно, до последней капли крови служить белому царю и надеюсь быть полезным
в войне с Шамилем, врагом моим и вашим.
Выслушав переводчика, Воронцов взглянул на Хаджи-Мурата, и Хаджи-Мурат
взглянул в лицо Воронцова.
Глаза этих двух людей, встретившись, говорили друг другу многое,
невыразимое словами, и уж совсем не то, что говорил переводчик. Они прямо,
без слов, высказывали друг о друге всю истину: глаза Воронцова говорили, что
он не верит ни одному слову из всего того, что говорил Хаджи-Мурат, что он
знает, что он - враг всему русскому, всегда останется таким и теперь
покоряется только потому, что принужден к этому. И Хаджи-Мурат понимал это и
все-таки уверял в своей преданности. Глаза же Хаджи-Мурата говорили, что
старику этому надо бы думать о смерти, а не о войне, но что он хоть и стар,
но хитер, и надо быть осторожным с ним. И Воронцов понимал это и все-таки
говорил Хаджи-Мурату то, что считал нужным для успеха войны.
- Скажи ему, - сказал Воронцов переводчику (он говорил "ты" молодым
офицерам), - что наш государь так же милостив, как и могуществен, и,
вероятно, по моей просьбе простит его и примет в свою службу. Передал? -
спросил он, глядя на Хаджи-Мурата. - До тех же пор, пока получу милостивое
решение моего повелителя, скажи ему, что я беру на себя принять его и
сделать ему пребывание у нас приятным.
Хаджи-Мурат еще раз прижал руки к середине груди и что-то оживленно
заговорил.
Он говорил, как передал переводчик, что и прежде, когда он управлял
Аварией, в 39-м году, он верно служил русским и никогда не изменил бы им,
если бы не враг его, Ахмет-Хан, который хотел погубить его и оклеветал перед
генералом Клюгенау.
- Знаю, знаю, - сказал Воронцов (хотя он если и знал, то давно забыл
все это). - Знаю, - сказал он, садясь и указывая Хаджи-Мурату на тахту,
стоявшую у стены. Но Хаджи-Мурат не сел, пожав сильными плечами в знак того,
что он не решается сидеть в присутствии такого важного человека.
- И Ахмет-Хан и Шамиль, оба - враги мои, - продолжал он, обращаясь к
переводчику. - Скажи князю: Ахмет-Хан умер, я не мог отомстить ему, но
Шамиль еще жив, и я не умру, не отплатив ему, - сказал он, нахмурив брови и
крепко сжав челюсти.
- Да, да, - спокойно проговорил Воронцов. - Как же он хочет отплатить
Шамилю? - сказал он переводчику. - Да скажи ему, что он может сесть.
Хаджи-Мурат опять отказался сесть и на переданный ему вопрос отвечал,
что он затем и вышел к русским, чтобы помочь им уничтожить Шамиля.
- Хорошо, хорошо, - сказал Воронцов. - Что же именно он хочет делать?
Садись, садись...
Хаджи-Мурат сел и сказал, что если только его пошлют на лезгинскую
линию и дадут ему войско, то он ручается, что поднимет весь Дагестан, и