"Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений, том 35" - читать интересную книгу автора

его взгляда. Это был последний его вечер. Стоило ему не играть, а пойти к
Воронцову, куда его звали, "и все бы было хорошо", - думал он. А теперь было
не только не хорошо, но было ужасно.
Простившись с товарищами и знакомыми, он уехал домой и, приехав, тотчас
же лег спать и спал восемнадцать часов сряду, как спят обыкновенно после
проигрыша. Марья Дмитриевна по тому, что он попросил у нее полтинник, чтобы
дать на чай провожавшему его казаку, и по его грустному виду и коротким
ответам поняла, что он проигрался, и напала на Ивана Матвеевича, зачем он
отпускал его.
На другой день Бутлер проснулся в двенадцатом часу и, вспомнив свое
положение, хотел бы опять нырнуть в забвение, из которого только что вышел,
но нельзя было. Надо было принять меры, чтобы выплатить четыреста семьдесят
рублей, которые он остался должен незнакомому человеку. Одна из этих мер
состояла в том, что он написал письмо брату, каясь в своем грехе и умоляя
его выслать ему в последний раз пятьсот рублей в счет той мельницы, которая
оставалась еще у них в общем владении. Потом он написал своей скупой
родственнице, прося ее дать ему на каких она хочет процентах те же пятьсот
рублей. Потом он пошел к Ивану Матвеевичу и, зная, что у него или, скорее, у
Марьи Дмитриевны есть деньги, просил его дать ему взаймы пятьсот рублей.
- Я бы дал, - сказал Иван Матвеевич, - сейчас отдал бы, да Машка не
даст. Они, эти бабы, очень уж прижимисты, черт их знает. А надо, надо
выкрутиться, черт его возьми. У того черта, у маркитанта, нет ли? Но у
маркитанта нечего было и пробовать занимать. Так что спасение Бутлера могло
прийти только от брата или от скупой родственницы.

XXII

Не достигнув своей цели в Чечне, Хаджи-Мурат вернулся в Тифлис и каждый
день ходил к Воронцову и, когда его принимали, умолял его собрать горских
пленных и выменять на них его семью. Он опять говорил, что без этого он
связан и не может, как он хотел бы, служить русским и уничтожить Шамиля.
Воронцов неопределенно обещал сделать, что может, но откладывал, говоря, что
он решит дело, когда приедет в Тифлис генерал Аргутинский и он переговорит с
ним. Тогда Хаджи-Мурат стал просить Воронцова разрешить ему съездить на
время и пожить в Нухе, небольшом городке Закавказья, где он полагал, что ему
удобнее будет вести переговоры с Шамилем и с преданными ему людьми о своей
семье. Кроме того, в Нухе, магометанском городе, была мечеть, где он более
удобно мог исполнять требуемые магометанским законом молитвы. Воронцов
написал об этом в Петербург, а между тем все-таки разрешил Хаджи-Мурату
переехать в Нуху.
Для Воронцова, для петербургских властей, так же как и для большинства
русских людей, знавших историю Хаджи-Мурата, история эта представлялась или
счастливым оборотом в кавказской войне, или просто интересным случаем; для
Хаджи-Мурата же это был, особенно в последнее время, страшный поворот в его
жизни. Он бежал из гор, отчасти спасая себя, отчасти из ненависти к Шамилю,
и, как ни трудно было это бегство, он достиг своей цели, и в первое время
его радовал его успех и он действительно обдумывал планы нападения на
Шамиля. Но оказалось, что выход его семьи, который, он думал, легко
устроить, был труднее, чем он думал. Шамиль захватил его семью и, держа ее в
плену, обещал раздать женщин по аулам и убить или ослепить сына. Теперь