"Алексей Николаевич Толстой. Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика" - читать интересную книгу автора

полезла к нему с афишкой.
- Знаю, все знаю, читал, - сказал он и, с омерзением вытащив из
жилетного кармана двугривенный, купил афишку.
Иван Иванович оглянулся, - направо и налево сидели обыватели, от
тусклого света одежда их казалась пыльной. Было уныло. По ногам откуда-то
тянуло сквозняком. А напротив Ивана Ивановича сидела полная дама и все время
двигалась, - никак нельзя было приспособиться смотреть мимо ее головы на
сцену. Иван Иванович мысленно обозвал даму чучелой вороньей и думал о том,
что непременно схватит насморк.
Но вот - теплым светом вспыхнула рампа, осветив низ занавеса. Ударил
гонг, и занавес бесшумно раздвинулся, метя бахромой пыльную сцену.
В холщовой, грубо размалеванной комнате (за окном шипело солнце, торчал
лиловый куст и дрожала складка на небе) начали разговаривать притворщики.
Бороды у них приклеены, глаза густо подведены и кажутся стеклянными. В
комнате только три стены, но притворщики делали вид, что стен четыре и что
очень естественно и удобно сидеть и разговаривать лицом к воображаемой
стене.
Ах, как все это было грубо, размалевано и по-нарочному! Иван Иванович
кривенько усмехался. Но в конце концов не пропадать же трем рублям, - надо
понять, в чем там у них идет дело. Иван Иванович начал вслушиваться.
Иван Иванович, вслушиваясь, удобнее уселся в кресле. "Ага, - подумал
он, - доктор-то, кажется, не подозревает, что этот, в полосатых брюках,
любовник его жены".
Готово. Иван Иванович клюнул, попался. Теперь притворщики начнут его
обрабатывать исподволь, опутают, обманут, возьмут голыми руками и сделают,
что хотят: захотят - и Иван Иванович начнет сморкаться и вытирать глаза,
захотят - и он засмеется во все горло. Но это пока только колдовство театра,
но не чудо. Чудо впереди.
Колдовство заключается в том, что Ивана Ивановича перестраивают на и н
о й р и т м. А ритм сцены во много раз превосходит ритм обыденной жизни
Ивана Ивановича.
Иван Иванович должен теперь навострить оба уха, вытянуть шею, слушать,
не отвлекаться ни на секундочку, иначе он отстанет, спутается, пропали его
три рубля.
А жизнь на сцене летит, как вихрь. Еще бы: - за два с половиной часа
нужно пережить целую драму жизни, много лет жизни, описать целый круг.
Все в этой жизни под стать ее стремительному полету: восторги,
бедствия, счастье, смех, слезы.
Ивана Ивановича обольщают словами, страстными чувствами, красками,
музыкой. Иван Иванович обольщен, взволнован, сердце его бьется во сто раз
чаще, он не чувствует даже прикосновение к себе стула, на котором сидит.
И вот тут-то и наступает чудо.
Иван Иванович становится равен гению, создавшему эту страстную,
возвышенную, почти нечеловеческую жизнь между трех полотняных стен. Иван
Иванович сам становится гением. Он - творец, его сердце светло, его кровь в
огне, от его головы исходят два моисеевых луча.
Театр уже не вымысел, не притворство, не обольстительный обман. Театр -
высшее человеколюбие.
Занавес задвинулся. Театр погас. Чудесная жизнь кончилась. Потоком
людей Иван Иванович выносится на улицу. Падает мокрый снег. Шипят