"Лев Толстой. Так что же нам делать?" - читать интересную книгу автора

казалась мне и ложно направленной и ничтожной в сравнении с тем, что я хотел
сделать. Я и придумал следующее: вызвать в богатых людях сочувствие к
городской нищете, собрать деньги, набрать людей, желающих содействовать
этому делу, и вместе с переписью обойти все притоны бедности и, кроме работы
переписи, войти в общение с несчастными, узнать подробности их нужды и
помочь им деньгами, работой, высылкой из Москвы, помещением детей в школы,
стариков и старух в приюты и богадельни. Мало того, я думал, что из тех
людей, которые займутся этим, составится постоянное общество, которое,
разделив между собой участки Москвы, будет следить за тем, чтобы бедность и
нищета эта не зарождались; будет постоянно, в начале еще зарождения ее,
уничтожать ее; будет исполнять обязанность не столько лечения, сколько
гигиены городской бедноты. Я воображал уже себе, что, не говоря о нищих,
просто нуждающихся не будет в городе, и что все это сделаю я, и что мы все,
богатые, будем после этого спокойно сидеть в своих гостиных и кушать обед из
5 блюд и ездить в каретах в театры и собрания, не смущаясь более такими
зрелищами, какие я видел у Ляпинского дома.
Составив себе этот план, я написал статью об этом и, прежде еще, чем
отдать ее в печать, пошел по знакомым, от которых надеялся получить
содействие. Всем, кого я видал в этот день (я обращался особенно к богатым),
я говорил одно и то же, почти то же, что я написал потом в статье: я
предлагал воспользоваться переписью для того, чтобы узнать нищету в Москве и
помочь ей делом и деньгами, и сделать так, чтобы бедных не было в Москве, и
мы, богатые, с покойной совестью могли бы пользоваться привычными нам
благами жизни. Все слушали меня внимательно и серьезно, но при этом со всеми
без исключения происходило одно и то же: как только слушатели понимали, в
чем дело, им становилось как будто неловко и немножко совестно. Им было как
будто совестно, и преимущественно за меня, за то, что я говорю глупости, но
такие глупости, про которые никак нельзя прямо сказать, что это глупости.
Как будто какая-то внешняя причина обязывала слушателей потакнуть этой моей
глупости.
-- Ах, да! Разумеется. Это было бы очень хорошо,-- говорили мне. --
Само собой разумеется, что этому нельзя не сочувствовать. Да, мысль ваша
прекрасна. Я сам или сама думала это, но... у нас так вообще равнодушны, что
едва ли можно рассчитывать на большой успех... Впрочем, я, с своей стороны,
разумеется, готов или готова содействовать.
Подобное этому говорили мне все. Все соглашались, но соглашались, как
мне казалось, не вследствие моего убеждения и не вследствие своего желания,
а вследствие какой-то внешней причины, не позволявшей не согласиться. Я
заметил это уже потому, что ни один из обещавших мне свое содействие
деньгами, ни один сам не определил суммы, которую он намерен дать, так что я
сам должен был определить ее и спрашивать: "Так могу я рассчитывать на вас
до 300, или 200, или 100, 25 рублей?", и ни один не дал денег. Я отмечаю это
потому, что когда люди дают деньги на то, чего сами желают, то, обыкновенно,
торопятся дать деньги. На ложу Сарры Бернар сейчас дают деньги в руки, чтобы
закрепить дело. Здесь же из всех тех, которые соглашались дать деньги и
выражали свое сочувствие, ни один не предложил сейчас же дать деньги, но
только молчаливо соглашался на ту сумму, которую я определял. В последнем
доме, в котором я был в этот день вечером, я случайно застал большое
общество. Хозяйка этого дома уже несколько лет занимается
благотворительностью. У подъезда стояло несколько карет, в передней сидело