"В.И.Толстых. Сократ и мы. Разные очерки на одну и ту же тему " - читать интересную книгу автора

искусстве "санкюлотов", Г. В. Плеханов заметил, что, поскольку добродетель
тогдашнего французского гражданина была по преимуществу политической
добродетелью, постольку и его искусство было по преимуществу политическим
искусством. "Это значит, что гражданин того времени - т. е., само собою
разумеется, гражданин, достойный своего названия, - был равнодушен или
почти равнодушен к таким произведениям искусства, в основе которых не
лежала какая-нибудь дорогая ему политическая идея" [Плеханов Г. В.
Искусство и литература. М., 1918, с. 185.]. В "Жизни Галилея" есть такая
дорогая драматургу и современному зрителю идея, которая богаче конкретного
содержания пьесы.
Зависит ли прогресс науки от морального величия ее творцов? Существует
ли связь - и какая - между интеллектуальными достижениями и нравственной
позицией и обликом ученого? В эпоху, когда научно-технические открытия,
проникая во все поры человеческого бытия, несут людям одновременно и
величайшее благо и величайшее зло, когда завоевания научной мысли, как
никогда раньше, выступают в качестве фактора политической борьбы, когда
этический релятивизм пустил глубокие корни в сознании определенной части
ученых, эти вопросы приобретают особенную остроту.
Ответ на них интересует уже не узкую касту интеллектуалов, как часто
бывало в прошлом, а буквально каждого человека.
Но вопрос о нравственных качествах личности ученого есть часть более
общей проблемы взаимоотношения знания и нравственности. Так, собственно, и
осмысливается он общественным сознанием, и выступает практически,
ситуативно, в реальной действительности. Грамотный зритель знает, что
Галилей прославился в науке открытием законов движения падающих тел,
создав целую отрасль механики - динамику, а также формулой принципа
относительности инерционного движения, получившего в теории
относительности А. Эйнштейна принципиально иное применение, чем в
классической физике. Знает он и о том, что церковь совсем недавно, с
опозданием на несколько столетий, признала публично свою неправоту и вину
в деле с осуждением Галилея. Кажется, все ясно в истории с "отречением"
великого физика и нет нужды ворошить прошлое. Однако сегодняшний зритель
знает и другое, с чем и приходит в театр. Знает, что, по сравнению с
временами Галилея, век, гордо именующий себя "эпохой научно-технической
революции", своими "чисто" физическими, биологическими, химическими и
прочими открытиями ставит под вопрос существование всей цивилизации
человечества. Может быть, поэтому интерес к науке и фигуре ученого не
только не снизился, но многократно обострился.
Кроме пласта личностного, "поведенческого"
в истории Галилея имеется еще и пласт надличностный (или
внеличностный), связанный с общественными судьбами науки и ее
гуманистической миссией в современную эпоху. Век нынешний настолько поднял
авторитет и престиж науки, что наряду с реальными надеждами и оправданными
ожиданиями породил массу упований и преувеличений по поводу ее
возможностей, прерогатив и перспектив развития. Вопрос о том, что наука
может и чего она не может, на что человечество вправе надеяться в связи с
развертывающейся научно-технической революцией и что относится к области
несбыточного, завораживающих иллюзий, обсуждается в последние годы весьма
активно и имеет разные аспекты.
Современная наука совсем не та, что была во времена Галилея, изменилось