"Николай Владимирович Томан. Преступления магистра Травицкого (Приключенческая повесть) " - читать интересную книгу автора

И он уходит из дома, не предупредив об этом деда. Уж очень тревожно сегодня
у него на сердце, а в мыслях такой разнобой...
Вот уже более получаса бродит он по улицам, выбирая самые малолюдные.
Сейчас бы ему не по родному городу бродить, а по пустыне, по дикому,
безлюдному краю, и чтобы вокруг ни одного живого существа, а лишь один он да
бог. Может же он вмешаться в его судьбу, подать какой-нибудь знак, зародить
хотя бы чувство уверенности в самом себе. Почему вмешательство его может
сказываться только в микромире? Ведь он великий, всесильный бог, ему все
подвластно, все вокруг - его творение. Отчего же тогда общаться с людьми
может он лишь в самых мизерных пределах им же созданной материи?
Но даже если это и так, то проникнуть в микромир смогут ведь только
ученые, а не те, кто служит ему, богу, кто жаждет общения с ним, кто хочет
понять его полнее и глубже, чтобы затем рассказать об этом людям.
Андрей упорно думает об этом и наконец решает, что, может быть,
всевышний именно через людей науки, через этих безбожников собирается
поведать о своем существовании. И если именно они оповестят об этом
человечество, их словам, как это ни прискорбно сознавать, будет, конечно,
больше веры, чем лицам духовного звания, и без того утверждающим
существование творца всего сущего.
Это успокаивает, но ненадолго. Другие мысли и сомнения с новой силой
начинают одолевать его.
Зачем богу вообще подавать какие-то признаки своего присутствия где бы
то ни было? Если он не вмешивался в судьбы мира в страшнейшие периоды
истории земного человечества, зачем ему это сейчас? Потому только, что
раньше люди не могли проникнуть в его обитель в микромире, а теперь
проникают и он вынужден отвечать на их вопросы?
Нет, тут что-то не то, что-то лишенное всякой логики. Наверно,
всевышнему просто нет никакого дела до человечества, в противном случае он
не мог бы не вмешаться и не покарать тех, кто этого заслужил. Такими Андрей
считает вовсе не безбожников, а жестоких священнослужителей, ибо не находит
оправдания ни средневековой инквизиции, ни многочисленным крестовым походам,
ни тем более порочности римских пап.
И ему невольно приходят на память слова таких великих безбожников, как
Вольтер и Дидро. Один из них сказал ведь, что со времени смерти сына
пресвятой девы не было, вероятно, ни одного дня, в который кто-либо не
оказался бы убитым во имя его.
А не справедливо разве замечание Дидро? Конечно, он издевался над
священнослужителями, но если действительно на одного спасенного приходится
сто тысяч погибших, то, значит, дьявол в самом деле остался в выигрыше, даже
не послав на смерть своего сына?
А православная церковь, разве она была менее жестокой? Разве не были в
свое время утоплены в Волхове псковитяне, обвиненные в ереси? Не требовал
разве церковный собор по настоянию подавляющего большинства высшего
духовенства сожжения русских еретиков? И их жгли. А жестокое подавление
старообрядцев? Их казнили, отрезали им языки, ссылали чуть ли не на край
света. И все во имя веры в бога. Зачем ему такая вера?
Вот за что нужно было покарать служителей церкви, и это укрепило бы
веру более, чем их жестокость. Достойна кары и любовь к низкопоклонству
служителей господа. Разве не сплошное богохульство титулатура епископата?
Все эти звания блаженнейших, святейших, преосвященнейших,