"Александр Торик. Флавиан ("Воцерковление" #2) " - читать интересную книгу автора

водили, потом и сама стала ходить. Очень божественную службу любила, ни
одной не пропускала. Её старый псаломщик под своё покровительство взял,
обучил молитвам, память у неё страсть какая цепкая была до самой смерти.
Книжки ей читал божественые, Жития разные, писания. Крестьянам-то особо
читать некогда, труда много, вот Мотя и была в дому вместо книжки. Все
кушают, а она какое-нибудь житие пересказывает, или Евангелие праздничное
объясняет. Говорят, проповедь священника слово в слово повторяла. А, как
выросла, с чужими детьми сидеть стала, помоет их, покормит, а главное к вере
приучает, в церковь водит. Вся родня её сильно любила и уважала, так и
звали - Боженькина Мотя. А когда ей тридцать стукнуло, жених ей нашёлся,
парень хороший, на семь лет моложе её, трудящий и благочестивый. Он её в
церкви приметил, и сильно полюбил. И ведь уломал-таки родителей за неё
свататься, уговорил. А она в ответ: - молиться за него всю жизнь буду, за
то, что честь такую мне, калеке, оказал, а выдти замуж не могу, я Христу
обет дала. А какой обет - не сказала - обет и всё. Ну, да её никто не
принуждал, конечно, её и в своей семье за молитвы да за детей очень ценили.
А парень тот через год женился, и очень удачно, всю жизнь счастливо жил,
видно молитва Мотина за него сильная была. И умерла она блаженно. За год до
смерти родных предупредила, потом за полгода напомнила и за месяц. А за три
дня до смерти - прозрела. Напросила, говорит у Господа, напоследок всех вас
посмотреть. За те три дня у неё, почитай, всё село перебывало - прощалась.
Каждому наставление какое-нибудь сказала, совет о жизни дала. А, в третий
день, сидя в креслице, вон в том, что на верандочке стоит, благословила всех
и сказала: "прощайте любимые мои, у Господа свидимся, молитесь за меня,
грешницу, за мной пришли уже". Вздохнула и отошла легко и тихо. Как Давид в
псалтири поёт: "честна пред Господом смерть преподобных его".
- Нина! Ты что это гостя разговорами кормишь? Веди за стол завтракать.
Доброе утро, Алексей!
- Доброе утро Семён!
- Прости Семёнушка! Оплошала! Лёшенька, к столу-то пожалуйте! Простите
болтушку окаянную!
Вошедший хозяин дома, безспорно достоин быть описан не таким жалким
бумагомаракой, как пишущий эти строки... Тут пожалуй и Лескова с
Мельник-Печерским не хватило бы. Ростом Семён, фигурой и статью вышел - что
твой Илья Муромец (не путать с уродливыми голливудскими "качками"), силища
во всём теле, в его-то шестьдесят с лишком, так и переливается. Бородища из
под глаз, зубищи "цыганские" - хоть на рекламу "Блендамеда", грива львиная,
пальцы стальные - ох и рукопожатие! И при всём при этом глаза - как у
младенца - чистые, ясные, ласковые, так и лучащиеся радостью и добротой.
Словом какой-то он весь - былинный, из детства.
Но в джинсах, и часы японские "родные", с компасом, термометром,
барометром и прочими там прибамбасами, я такие у знакомого гонщика с "Кэмел
трофи" видел, тоже бывшего однокурсника, серьёзные такие часики - долларов
за шестьсот.
- Сынок подарил! Средний. - увидев как я разглядываю его часы засмеялся
Семён, он у меня любит всякие подарки из командировок привозить иностранные.
Тебе, говорит отец, в лесу без них не обойтись, и везёт: то ружьё
итальянское, не скрою - бою хорошего, кучненького, "беретка" называется, то
бензопилу шведскую, то снегоход немецкий, то - вот часы эти. Спаси его
Гос-подь за заботу! Только я ведь ещё прадедом сызмальства в лесу приучен с