"Александр Торик. Флавиан ("Воцерковление" #2) " - читать интересную книгу автора

позабыл, в деревне вроде как и не жил никогда - Москва от родства быстро
отучает, в сплошном дурмане как во хмелю пребывал. Очнулся на нарах.
Открыл глаза, гляжу - я в каталажке, а за решётчатой дверью милиционер
сидит на стульчике, пожилой такой, усатый. Я к нему:
- Дядя - говорю - что случилось, где я?
- Не помнишь небось? Буян! В Марьиной роще ты, в отделении. Вот придёт
следователь, допрашивать будет. Хотя, что тебя допрашивать - итак всё ясно,
свидетелей десятка два наберётся.
- Дядя, дорогой, что ж я натворил-то, ведь ничего не помню!
- Ишь, племяничек нашёлся! Бык рогатый тебе дядя, или медведь в лесу.
Выхлебал, дружки вон твои говорят, чуть не ведро "белой", да в том же кабаке
и драку учинил, с курсантами, официантку вишь не поделили. Дак ведь ты двоим
рёбра поломал, одному руку, а ещё один в "ренимации", с головой пробитой.
Коли помрёт - будет тебе, паря, "вышка" - строго теперь с убивцами-то.
Тут я и завыл во весь голос.
- Господи! Что ж я наделал! Жизнь свою погубил, мать с горя помрёт,
родных опозорил! А курсантик-то, Господи! Он - то за что? У него, небось,
тоже мать есть, ох проклянёт она меня со всей роднёй моей! Господи! Да что
же это такое? Господи!
- Поздно ты, паря, Господа вспомнил - пожилой милиционер глядел с
жалостью, беззлобно - раньше надо было родителев слушаться, да к попу "на
испыт" бегать. Натворил делов - отвечать надо. А то и правда, что окромя
Бога тебе теперича помочь не-кому. Молись, что ли, коли умеешь. Молись,
давай, может Бог-то и услышит...
Ту меня словно в прорубь окунули. Всё вдруг вспомнил. Церковь нашу,
себя маленького, отца, погибшего в день победы в Берлине, как они с дедом
меня на Пасху причащать ведут, ковшик вспомнил с крестиком, потёртенький, с
запивочкой тёпленькой, и мать нарядную - в платке кулич и яйки крашенные,
сияет вся. Батюшку вспомнил старенького, хромого, в очках с толстенными
стёклами: "причащается раб Божий младенец Симеон честнаго и пресвятаго Тела
и Крови Господа нашего Иисуса Христа..."
Рухнул я тут на нары и зарыдал. Так зарыдал, что аж охранник мой
испугался. Дверь открыл, зашёл, хоть и не положено им, присел рядом и
утешает.
А я словно в исступление впал - не вижу ничего, не слышу, рыдаю аж с
рыком утробным, и кричу сквозь рыданья:
- Господи! Прости меня мерзавца окаянного! Родителей моих ради, спаси
мальчишечку, не дай помереть! Матерь Божья! Ради его матери, спаси мной
убиенного! Господи! Меня накажи, убей меня - его спаси! Господи! Боже мой!
Господи!
Сколько я бился так - не помню. Сказали потом - полутора суток. В
забытьё впал. Очнулся - нары перед глазами в крови засохшей, лицо разбито,
это я головой об них сильно стучался. Внутри пустота. Всё помню, ничего не
чувствую, ничего не хочу, словно я умер уже.
Слышу ключ в решётке клацкнул, вошёл кто-то. Голос охранника моего: -
Очнулся бедолага!
Идругой голос, тонкий такой, сипловатый:
- Прохоров! Вставай! На выход с вещами!
Так же, омертвело, встал, пиджак свой порванный подобрал, вышел. По
коридору иду за охранником, мысль такая холодная, спокойная в голове: -