"Джефри Триз. Фиалковый венец." - читать интересную книгу автора

своих напомаженных волос. Никто не слушал его надменных требований. Ему
дружно советовали поскорее сесть (только подальше отсюда), заткнуть глотку
или убраться в Спарту. Но толко когда прозвучал крик глашатая,
объявившего, что сейчас начнется жертвоприношение Дионису, открывающее
праздник, щеголь наконец сдался: презрительно взмахнув своим багряным
плащем, он направился к свободному месту в верхнем ряду.
- Отец, кто он такой? - спросила Ника испуганным шепотом.
Леонт презрительно хмыкнул:
- Его зовут Гиппий. Он из эвпатридов [эвпатриды - афинская родовая
знать]. Я знаю этих молодчиков. Денег хоть отбавляй, тратят они их на
скаковых лошадей да на состязания, а делом заниматься не желают. Будь жив
Перикл...
- Ш-ш-ш! - прервала его жена.
Жрец Диониса встал со своего почетного места в первом ряду и вышел
вперед. Началось жептвоприношение, и двенадцать тысяч человек поднялись со
своих мест. Затем, когда они вновь опустились на скамьи, опять раздался
громкий и ясный голос глашатая:
- Еврипид, сын Мнесарха, предлагает свою трагедию...
По спине Алексида пробежала блаженная дрожь. Представление началось.
И до полудня окружающий мир более не существовал для Алексида. Он
забыл и о жесткой скамье, и о своих соседях. Все, что лежало вне пределов
сцены, слоовно исчезло: он не видел ни палевых круч Гиметтского кряжа, ни
блестящего белого песка Фалера, ни синей бухты за ним, усеянной парусами.
Он не замечал даже чаек, проносившихся порой над самыми головами зрителей.
Узкие подмостки и примыкающая к ним спереди круглая орхестра [место,
где располагался хор] заменяли теперь для Алексида весь мир. Актеры в
высоких головных уборах и масках казались выше и величественнее
обыкновенных людей благодаря котурнам [котурны - особая обувь на высокой
подошве, которую надевали трагические актеры, чтобы казаться выше ростом]
и особой одежде. Да, это были не обыкновенные люди, а настоящие боги и
богини, герои и героини седой старины, о которых он столько слышал в
школе. Созданию этой иллюзии помогала и музыка флейт, то печальная и
жалобная, то бурная и угрожающая, и плавные движения хора, который в
промежутках между эписодиями [эписодии - части, на которые разделялась
древнегреческая трагедия] трагедии, танцуя, переходил от одного края
орзестры к другому и пел звучные строфы. Но главные чары таились в стихах,
то слагавшихся в страстную речь или задумчивый монолог, то, как мячик,
перелетавших от актера к актеру в выразительных строках диалога.
Алексид и в школе всегда любил стихи - длинные повествования Гомера,
коротенькие эпиграммы - десяток строк, заключавшие в себе законченный
прекрасный образ, шутку или глубокую мысль. Но больше всего он любил стихи
из трагедий. Их он выучивал наизусть и даже сам тайком сочинял, не
признаваясь в этом никому, кроме своего лучшего друга. Написать простым
стихом речь героя было не так уж трудно, но над строфами для хора
приходилось долго ломать голову - так сложны были их ритмы, да к тому же
каждая полустрофа должна была точно соответствовать другой, до последнего
слога.
Но как замечательн получается это у Еврипида - словно само собой! Вот
слушаешь стихи и даже не вспомнишь о ритме, о том, что все эти строки были
задуманы, сочинены и записаны много месяцев назад! Слова срываются с губ