"Иван Моисеевич Третьяк. Храбрые сердца однополчан " - читать интересную книгу автора

кавалеристом, или пограничником. В обход военкомата, где неласково
привечали, попробовал я постучаться в двери Полтавского бронетанкового
училища - прогнали. Стал писать и рассылать во все концы письма с
единственной просьбой: "Прошу вызвать на вступительные экзамены". Своей
настойчивостью и страстным желанием мне, видно, удалось тронуть сердце
нашего военкома, и он тоже взялся делать запросы, ходатайствуя за
шестнадцатилетнего парня, за того самого, которого недавно выставлял из
военкомата.
И однажды вызывает меня срочно, как по тревоге:
- Астраханское стрелково-пулеметное ответило положительно!
Я готов был кинуться ему на шею, но он тут же охладил мой пыл:
- ...При условии, что разрешит лично Нарком обороны.
В тот же день мы с военкомом общими усилиями составили и отпечатали на
машинке письмо на имя Наркома обороны. Немедленно отправили. Ждали ответа с
нетерпением и тревогой. И вот он пришел: в порядке исключения нарком
разрешил!
Поскольку я учился на втором курсе техникума, и учился хорошо, а может
быть учитывая проявленный энтузиазм, меня приняли в Астраханское
стрелково-пулеметное училище без экзаменов.
С радостью и гордостью надел я военную форму, получил из рук командира
оружие. Можно себе представить чувства юноши, которому шел в то время только
семнадцатый год. В училище таких нас было двое. С другим шестнадцатилетним
парнем мы познакомились не сразу. Вначале ходили, поглядывая друг на друга,
обмениваясь лишь официальным воинским приветствием, стараясь как можно
ловчее подбросить руку к козырьку фуражки. А потом подружились.
Интересно, увлекательно открывалась перед нами день за днем программа
обучения, но давалась все-таки тяжело. Ведь несозревшими, неокрепшими были
оба. Старались, правда, изо всех сил, решительно отметая попытки со стороны
некоторых старших сделать нам в чем-либо скидку по молодости лет.
Война застала меня в училище. Известие о ней было тревожным, но думали
мы тогда и рассуждали, так сказать, еще "довоенными категориями". Курсанты
предположительно называли короткие сроки борьбы, высказывали смелые замыслы.
А больше всего волновало нас то, что мы пока не на фронте.
Драматическое развитие событий первых месяцев войны заставило нас
мыслить по-иному. Горькая, тягостная правда о положении на фронтах
отзывалась в наших сердцах болью. Многих постигло и личное горе: гибель в
боях, исчезновение без вести отцов и старших братьев, захват вражескими
войсками родных сел и городов. Мои родители тоже оказались на оккупированной
территории. Другими глазами смотрели теперь курсанты на большую
географическую карту, утыканную передвижными флажками, нахмуренными и
суровыми сделались их юношеские лица, но все до единого и на людях, и в
сокровенных думах решительно твердили одно: на фронт, поскорее на фронт!
В числе других меня выпустили из училища лейтенантом, командиром
взвода, по прибытии на фронт назначили вскоре на роту, а несколько позже
доверили командовать в боях батальоном.
Столь стремительный рост был, разумеется, обусловлен тяжелейшей
обстановкой, а не проявлением исключительных способностей. На коротких
совещаниях в штабном блиндаже не один я был безусым да необстрелянным -
почти все комбаты такими были. Всех нас война "назначила" на высокие
должности, потому что некому было их исполнять - люди постарше и поопытнее к