"Фредерик Тристан. Мастерская несбывшихся грез" - читать интересную книгу автора

сводниц, Пападреу и меня. Здесь необходимо отметить, что мусульмане не могли
заниматься такой торговлей, им это запрещала религия, зато они охотно
покупали самых красивых и самых одаренных из наших газелей, делая из них
служанок, подруг, а иногда и свою третью или четвертую жену. Поэтому
рекомендовалось, чтобы девушки были в теле, что обязывало нас хорошо их
кормить. Лакомства, впрочем, были их единственным утешением в этой неволе. Я
приносил им множество всяческих пирожных с медом и персиками, которыми они
охотно объедались.
И вот как-то утром Андреа сообщил мне, что капудан-паша разыскивает
юную особу, которую я нарисовал по памяти во время нашего путешествия на
корабле корсаров.
- Какая удача! - сказал мне он. - Эта тощая обезьяна влюбилась в твою
Николозию. Пойди к нему и откройся. Скажи, что ты знаешь, где она
находится - и это ведь правда - и что ты готов отправиться в путь, чтобы
доставить ее ему, если он выдаст тебе вперед тысячу пиастров, чтобы ты смог
выкупить ее у ее нынешнего владельца, хотя это уже не совсем правда. Но этих
денег нам вполне хватит чтобы устроиться на какой-нибудь корабль и
возвратиться в Венецию.
Эта мысль показалась мне очень удачной. Однако я чувствовал вполне
объяснимое недоверие к военным и поэтому вовсе не спешил показаться на глаза
великому адмиралу. Тогда Андреа вызвался самолично пойти во дворец этого
персонажа и сообщить ему, что я имею ключ от его счастья. Так он и сделал.
Не знаю уж, как повернул это, дело мой дьявольски ловкий товарищ, но в тот
же вечер он возвратился ко мне с новостью: капудан-паша примет меня после
возвращения из Смирны, куда он должен отправиться, где-то через две недели.
А пока он приказал, чтобы я нарисовал другой портрет этой девушки, желая
убедиться, что именно я тот художник, который изобразил лицо, так сильно его
взволновавшее.
Я подумал, что за этим дело не станет, и с этого же вечера принялся за
работу, потому что это действительно была работа - и очень нелегкая. То ли
память начала мне изменять, то ли рука, давно не тренированная, потеряла
способность восстановить на бумаге черты, которые моя любовь сохранила
неизменными, - я не знаю. Но прошла ночь, а мне так и не удалось
воспроизвести ни с чем не сравнимую красоту чудесного видения, которое
околдовало меня, когда она спускалась по лестнице, не удостоив меня даже
взглядом, но навечно оставшись такой в моем воображении. Однако же я видел
ее глаза, и раньше мне удавалось перенести на бумагу искры, лукавые и вместе
с тем наивные, которые они метали; я видел ее уста, и я уже не раз рисовал
ее детскую гримаску, такую желанную; я видел ее румяные щеки, ее
ослепительное чело, ее длинные золотистые волосы, делавшие ее похожей на
озорного ангела, какими рисуют их флорентийцы, с этим чересчур серьезным
выражением лица, из-под которого, кажется, вот-вот вылетит безудержный
смех, - да, мне удавалось изображать на бумаге это мимолетное небесное
видение и в Венеции, и потом, на корабле корсаров. И вот теперь в одной из
каморок таверны несравненного Пападреу я старался изо всех сил, и ничего у
меня не получалось.
Так прошли отведенные мне две недели. Сделав бесчисленное множество
эскизов и набросков, я наконец, как мне казалось, создал правдоподобный
образ своей любимой. Но когда показал этот портрет Андреа, он воскликнул: -
Но это же Настя!