"Виктор Троегубов. Жизнь в 'Крематории' и вокруг него " - читать интересную книгу автора

не было, и вдруг все арка заполнилась движущимися людьми. Во главе процессии
шел человек в штатском, и под мышкой у него поблескивала папка для
документов. На шаг позади него шли два милицейских сержанта, за ними
следовали веером несколько рядовых, а сзади кучей шли пять или шесть
дружинников в повязках. Все это напоминало сцену из детективного фильма или
репортаж о поимке иностранных шпионов. По мере приближения к нам вся эта
ватага редела. Дружинники остались у самой арки, чуть позже остановились
милиционеры, и непосредственно к нам подошел лишь штатский.
- Я полагаю, вы - "Крематорий"? - спросил он и, когда мы кивнули ему,
коротко бросил нам: - Пойдемте!
Мы спустились по лестнице ко входу в подвал, он отпер его своим ключом
и прямо на пороге открыл свою папку. Оглядев нас всех, он повернулся к
Армену как единственному, имевшему кавказские черты, и зачитал:
- Григорян Армен Степанович по кличке "Шляпа".
- Не Степанович, а Сергеевич! - поправил его Армен.
- Странно, - сказал штатский, что-то написал у себя и, повернувшись ко
мне как к единственному действующему лицу с бородой, продолжил:
- Троегубов Виктор Александрович по прозвищу "Борода".
Странно, но он вторично ошибся в отчестве, и мне пришлось его
поправить:
- Аркадьевич!..
Так же он зачитал данные Пушкина и Россовского, а потом отпустил Сергея
и Михаила, а мне и Армену предложил:
- Хочу побеседовать с вами. Здесь грязно, может пойдем к нам? Здесь
рядом.
Вскоре нас привели в ближайшее отделение милиции, где он взял у
дежурного по отделению ключ от свободного кабинета, и мы втроем сели
"общаться".
Следователь был молодым мужчиной всего лишь на пару лет старше нас. Им
было предъявлено удостоверение уголовного розыска, но во время нашего
разговора он несколько раз говорил, что его прямая работа - прослушивание и
курирование самодеятельной музыкальной продукции. Мы узнали, что на нашем
концерте присутствовал их осведомитель. Вообще, все, что касалось этого
концерта, он помнил гораздо лучше нас - видимо, несколько раз слушал запись.
Мы приводили в качестве примера разрешенного творчества питерский
"Аквариум", уже тогда "взятый в телевизор". На это наш "интервьюер" ответил:
"То, что возможно в Ленинграде, еще долго будет запрещено в Москве!"... Надо
сказать, в этом разговоре было все: попытка втереться в доверие и что-то
узнать, предупреждение и расплывчатые угрозы, да и, вообще, проще вспомнить,
чего там не было.
В результате трехчасовой беседы кроме протокола, включавшего наши
ответы на его вопросы, мы были вынуждены подписать и пространную бумагу,
предупреждавшую нас о запрещении выступлений и недопустимости производства
новых записей. Не совсем ясно было, для чего все это надо (видимо, чтобы
запугать нас), но из данного общения мы поняли, что за нашими творческими
успехами бдительно наблюдают. Кстати, несмотря на все перемены, происходящие
сейчас, я уверен, что и по сей день этот документ подшит в надлежащую папку.
В финале разговора мы узнали о принятом партийными органами решении
создать организацию, которая объединит "самиздатовские" группы. Через
некоторое время такая организация появилась, и на ее учредительное собрание