"Анатолий Трофимов. Повесть о лейтенанте Пятницком (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Ну, тогда еще женишься. И дай бог тебе сойтись с человеком безошибочно
верным...- на губах Будиловского шевельнулась прежняя мучительно скованная
усмешка. Продолжая свою мысль, добавил: - Сойтись с человеком, которого не
надо умолять и упрашивать: "Жди меня, и я вернусь, только очень жди".
Человек, которого надо упрашивать быть верным, не стоит того, чтобы его
упрашивать.
Что творилось в душе Василия Севостьяновича? Еще там, под Гумбинненом,
когда стояли в обороне, накатилась на Будиловского вот эта давящая печаль,
которая, в силу житейской неумудренности Романа, принималась им за
сумрачность и иные производные скверного характера. Тоску, уязвленное
чувство любви, боль ревности эгоистичная молодость считает своей
монополией. Не под силу ее незрелому разумению отнести подобное к человеку
в возрасте Василия Севостьяновича.
А как раз эти чувства и владели теперь капитаном Будиловским.
Невысказанные, затаенные, были они мучительны и неуправляемы. Высказаться,
ослабить сковавшую угнетенность?
Уловив смущение Пятницкого, Будиловский неожиданно сделал то, что
мгновение назад порывался сделать Роман,- вынул из кармана вчетверо
сложенный тетрадный листок.
- Почитай, лейтенант, может, скажешь что...
Глаза Будиловского были раздраженные, злые. Словно Роман хотел узнать
что-то запретное о нем, и будто Василий Севостьянович уличил его в этом
желании и теперь с грубой мстительностью - на, смотри! - распахивал это
запретное.
Пятницкий нерешительно протянул руку. Будиловский быстро сказал:
- Письмо жене... почитай,- и, похоже, боясь передумать, сминая листок,
сунул его в руку Пятницкому.
Когда Роман стал недоуменно и робко расправлять исписанную карандашом
бумагу, Будиловский смягчил тон, приглушенно пояснил:
- Уже и не помню, сколько вот таких написал... Писал и не отправлял. Это -
отправлю...
Роман не сразу вник в смысл написанного. Речь, по всей видимости, шла о
сыне Василия Севостьяновича, который потерялся или погиб и которого он по
многим, не зависящим от него, причинам не смог спасти. Было не очень
понятно - оправдывался или просто хотел объяснить Василий Севостьянович,
как все получилось. Он подробно описывал бомбежку, десант немецких
парашютистов, срочный вызов в военкомат. Роман, вчитываясь в
малоразборчивые строки, вплотную присунулся к потрескивающему огоньку с
гибким восходом дымного хвостика. Будиловский прервал его замедленное
чтение прикосновением руки, хотел сказать что-то, но, раздумав, утяжелил
прикосновение и буркнул:
- Читай. Потом...
Письмо заканчивалось:
"Наше общее горе ты считаешь только своим и виноватым видишь только меня.
Это жестоко и несправедливо. Может, такое нужно тебе, чтобы с меньшими
угрызениями думать о том, что сделала? Да, это упрек, но он - последний.
Скверное предчувствие неизбежной смерти не покидает меня. А завтра бой...
Малодушие? Вполне возможно, но это не очень похвальное человеческое
качество рождено другим - неизлечимой любовью к тебе, любовью, жестоко
обманутой. Все прощаю. Прощай".