"Анатолий Иванович Трофимов. Угловая палата " - читать интересную книгу автора

задеру башку и завою в черное небо!"
И он правда завыл, до смерти всех напугал. И сам испугался, ласкал
детишек, успокаивал.
Потом пошло-поехало. Устроился в потребсоюз заготовителем. Дескать, к
товару поближе, может, прилипнет что. Но не умел брать не свое. Зато вольным
стал, ездил, подолгу носа домой не показывал. Машенька после шестого класса
бросила учебу, окунулась в хозяйство наравне с матерью. Когда отец пить
начал, вовсе перестали на него надеяться. Никитка с Захаркой по малолетству
вообще не хотели его признавать. Отец через порог - они на полати. Встанет
папанька на приступок, пошарит в тряпье, ухватит которого за ножонку,
подтянет к краю и сам не знает - зачем? Уцапанный Никитка или Захарка
хлестанет дурным голосом - и отцова рука тут же выпускает мальчонку.
"У-у-у" - прогудит и уйдет. Возьмет топор или вилы, помашет немного - и вон
за ворота.
Тогда она забиралась к малышам, успокаивала услышанной где-то или самой
придуманной сказкой. А то и песенку пропоет: "Прокати нас, Петруша, на
тракторе, до околицы нас прокати..."
А сколько других дел было у нее, тринадцатилетней крестьянки! Сейчас и
подумать боязно. Ляжет спать, а в голове: у кого бы лошадь попросить - хоть
хворосту привезти из лесу. Еще картошку перебрать надо, чтобы на семена
отложить, для еды выбрать похуже, а что получше - на рынок приготовить,
денег на мыло выручить. Перебрать картошку да снова в подпол спустить. Печка
вот тоже... Дымит, проклятущая, может, кирпич в дымоход завалился, может,
сажа скопилась... Бабы грибы волокут, по мешку опят наломали. Самой нелишне
бы к зиме-то... Баню истопить надобно, братишек-сестренок перемыть, самой
веником похлестаться...
И ведь со всем управлялась. Вернется мама с поля, прижмет ее, поплачет,
намокрит плечо и сама начнет хлобыстаться у корыта да у печки. К полуночи
обе без рук без ног.
Однажды папанька отправился в очередную поездку по району - и насовсем.
Ни писем от него, ни другой какой присылки. Как-то маманька спросила:
"Доченька, где он теперь, папанька-то наш?" Едва сдержалась тогда Машенька,
чтобы не зареветь. Подергала подбородком и сказала где-то слышанное, чужое:
"При-иде-ет, никуда не денется". Мать погладила по головке, укорила ласково:
"Не надо так, Маша, отец ведь родной". Ох как стыдно было тогда!
Но она не ошиблась в своей недетской суровости - пришел папанька на
третий день, как началась война. В ладной одежде, побритый, с городским
чемоданом. Видно, на одного-то без оравы хватало. Только сладки ли были
калачики? Уж очень много седины добавилось.
И опять, как давным-давно, встал перед мамой на колени: "Прости,
Пелагея, за все, коль можешь... На войну ухожу". - "Бог тебя простит,
Карпуша", - только и ответила маманя и взялась собирать его в дорогу.
На станции ревела, голосила, как на похоронах. Будто чуяло сердце, что
война не пощадит у нее и этого мужа. И правда - чуяло. Зимой сорок первого
пришло сообщение, что папанька погиб смертью храбрых...
...Машенька, с головой накрытая гимнастеркой, всхлипнула неслышно для
Мингали Валиевича и крепко уснула.


Глава пятая