"Лев Троцкий. История русской революции, т. 1" - читать интересную книгу автора

Николаю Второму предки оставили в наследство не только великую Империю,
но и революцию. Они не дали ему ни одного качества, которое делало бы его
пригодным для управления Империей, даже губернией или уездом. Историческому
прибою, который все ближе подкатывал каждый раз свои валы к воротам дворца,
последний Романов противопоставлял глухое безучастие: казалось, между его
сознанием и его эпохою стояла прозрачная, но абсолютно непроницаемая среда.
Приближавшиеся к царю лица вспоминали после переворота не раз, что в
самые трагические моменты царствования, во время сдачи Порт-Артура и
потопления флота у Цусимы, десять лет спустя, во время отступления русских
войск из Галиции, и еще через два года, в дни, предшествовавшие отречению,
когда все вокруг царя были удручены, испуганы, потрясены, один лишь Николай
хранил спокойствие. Он по-прежнему справлялся о количестве верст, сделанных
им в разъездах по России, вспоминал эпизоды прошлых охот, анекдоты
официальных встреч, вообще интересовался мусором своего обихода, когда над
ним гремели громы и извивались молнии. "Что это, - спрашивал себя один из
приближенных генералов, - огромная, почти невероятная выдержка, достигнутая
воспитанием, вера в божественную предопределенность событий или
недостаточная сознательность?" Ответ уже наполовину заключается в вопросе.
Так называемую "воспитанность" царя, его уменье владеть собою при самых
чрезвычайных условиях никак нельзя объяснить одной внешней дрессировкой:
суть была во внутреннем безразличии, в скудости душевных сил, в слабости
волевых импульсов. Маска безразличия, которую в известных кругах зовут
воспитанностью, у Николая естественно сливалась с природным лицом.
Дневник царя ценнее всяких свидетельских показаний: изо дня в день, из
года в год тянутся на его страницах удручающие записи душевной пустоты.
"Гулял долго и убил две вороны. Пил чай при дневном свете". Прогулка пешком,
катанье в лодке. И снова вороны и снова чай. Все на границе физиологии.
Упоминание о церковных обрядах делается тем же тоном, что и о выпивке.
В дни, предшествовавшие открытию Государственной думы, когда вся страна
сотрясалась конвульсиями, Николай писал: "14 апреля. Гулял в тонкой рубашке
и обновил катанье в байдарках. Пил чай на балконе. Стана обедала и каталась
с нами. Читал". Ни слова о предмете чтения: сентиментальный английский роман
или доклад департамента полиции? "15 апреля. Принял отставку Витте. Обедали
Мари и Дмитрий. Отвезли их во дворец".
В день решения о роспуске Думы, когда сановные, как и либеральные,
круги переживали пароксизм страха, царь писал в дневнике: "7 июля. Пятница.
Очень занятое утро. Опоздали на полчаса на завтрак офицерам... Была гроза и
большая духота. Гуляли вместе. Принял Горемыкина; подписал указ о роспуске
Думы! Обедали у Ольги и Пети. Весь вечер читал". Восклицательный знак по
поводу предстоящего роспуска Думы есть высшее выражение его эмоций.
Депутаты разогнанной Думы призвали народ отказываться от уплаты налогов
и отбывания воинской повинности. Произошел ряд военных восстаний: в
Свеаборге, Кронштадте, на судах, в армейских частях; возобновился в
небывалых размерах революционный террор против сановников. Царь пишет: "9
июля. Воскресенье. Свершилось! Дума сегодня закрыта. За завтраком после
обедни заметны были у многих вытянувшиеся лица... Погода была отличная. Во
время прогулки встретили дядю Мишу, который вчера переехал из Гатчины. До
обеда и весь вечер спокойно занимался. Катался в байдарке". Что катался
именно в байдарке, указано; а чем занимался, не сказано. Так всегда.
И далее в те же роковые дни: "14 июля. Одевшись, поехал на велосипеде в