"Лев Троцкий. История русской революции, т. 1" - читать интересную книгу автора

чувствовала во всех окружающих озлобление к тем, кого боготворила, и
чувствовала, что озлобление это принимает ужасающие размеры..."
На багровом фоне войны под явственный гул подземных толчков
привилегированные не отказывались ни на час от радостей жизни, наоборот,
вкушали их запоем. Но на их пирах все чаще появлялся скелет и грозил
костяшками пальцев. Им начинало тогда казаться, что все несчастье в
отвратительном характере Алике, в вероломном безволии царя, в этой жадной
дуре Вырубовой и в сибирском Христе со шрамом на черепе. Волны невыносимых
предчувствий проходили по господствующим классам, сжимаясь спазмами от
периферии к центру и все более изолируя ненавистную верхушку Царского Села.
Вырубова достаточно ярко выразила тогдашнее самочувствие этой верхушки в
своих, вообще говоря, крайне лживых воспоминаниях: "В сотый раз я спрашивала
себя: что случилось с петроградским обществом? Заболели ли они все душевно,
или заразились какой-то эпидемией, свирепствующей в военное время? Трудно
разобрать, но факт тот: все были в ненормально возбужденном состоянии".
К числу сошедших с ума принадлежала и обширная семья Романовых, вся эта
жадная, наглая и всеми ненавидимая свора великих князей и княгинь. Насмерть
испуганные, они стремились вырваться из сжимавшегося вокруг них кольца,
заискивали перед фрондирующей аристократией, сплетничали про царскую чету и
подзадоривали друг друга и свое окружение. Августейшие дяди обратились к
царю с увещательными письмами, в которых сквозь почтительность слышался лязг
и скрежет зубовный.
Протопопов уже после Октябрьской революции не очень грамотно, но
живописно характеризовал настроение верхов: "Даже наиболее высшие классы
фрондировали перед революцией. В великосветских салонах и клубах
подвергалась резкой и недоброжелательной критике политика правительства;
разбирались и обсуждались отношения, которые сложились в царской семье;
распространялись анекдотические рассказы про главу государства; писались
стихи; многие великие князья открыто посещали эти собрания, и их присутствие
придавало особую достоверность в глазах публики карикатурным россказням и
злостным преувеличениям. Сознание опасности этой игры не пробуждалось до
последнего момента".
Особую остроту слухам о дворцовой камарилье придавало обвинение ее в
германофильстве и даже в прямой связи с врагом. Шумный и не весьма
основательный Родзянко прямо заявляет: "Связь и аналогия стремлений
настолько логически очевидны, что сомнений во взаимодействии германского
штаба и распутинского кружка для меня, по крайней мере, нет: это не подлежит
никакому сомнению". Голая ссылка на "логическую" очевидность весьма
ослабляет категорический тон этого свидетельства. Никаких доказательств
связи распутинцев с германским штабом не было обнаружено и после переворота.
Иначе обстоит дело с так называемым "германофильством". Дело шло, конечно,
не о национальных симпатиях и антипатиях немки-царицы, премьера Штюрмера,
графини Клейнмихель, министра двора графа Фредерикса и других господ с
немецкими фамилиями. Циничные мемуары старой интриганки Клейнмихель с
замечательной яркостью показывают, какой сверхнациональный характер отличал
верхи аристократии всех стран Европы, связанные узами родства, наследования,
презрения ко всему нижестоящему и, last but not least (англ. - последнее, но
не менее важное. - Ред.) космополитического адюльтера в старых замках, на
фешенебельных курортах и при дворах Европы. Значительно более реальны были
органические антипатии придворной челяди к низкопоклонным адвокатам