"Владимир Сергеевич Трубецкой. Записки кирасира (мемуары)" - читать интересную книгу автора

коленях, снова уже сидел верхом на ненавистном Еврее в надежде, что
Палицын это учтет и простит мне хоть два воскресенья. Напрасно! Я этим
лишь испортил свое дело: Палицын решил, что раз я не пользуюсь своим
освобождением, то, стало быть, я просто привередник, и дал мне вдобавок
наряд не в очередь.
Во время строевой рыси по команде "дойди на хвост" всю смену подолгу
заставляли проделывать качание шенкелями и нагибание корпуса вперед и
назад, сохраняя правильное положение шенкеля, что было утомительно. Но
вот, наконец, раздавалась долгожданная команда: "шагом, вольно,
оправиться, огладить лошадей!". Казалось, наступал желанный минутный
отдых, где можно было, наконец, расправить затекшие и наболевшие члены. Не
тут-то было! - Палицын уже басил на весь манеж: "Встать на седла-а!".
Солдаты становились ногами на качавшиеся под ними седла, узкие и
скользкие, и, балансируя руками, старались поддержать равновесие. Простых
солдат Палицын равнодушно пропускал мимо, не говоря ни слова, но когда
мимо него проезжали лошади вольноперов, Палицын начинал, как будто
невзначай, тихонько пощелкивать бичом - отчего лошади подхватывали, а
стоявшие на седлах вольноперы горохом сыпались с лошадей в опилки.
"Эх, господа вольноопределяющиеся! - сокрушенно басил Палицын, - горе вы
мое!.. Выросли такие большие и мне не на радость. Живо на коней!.. Встать
на седла-а!"
И снова щелканье бича и неизбежное сальто вольноперов, пока не раздавалась
команда: "Сесть по-человечески... Смиррно", - и опять рысь без стремян.
Круто приходилось и во время вольтижировки, которая производилась при
полной боевой (то есть при винтовке и шашке). Трудно было приловчиться
одним махом вскочить на галопирующую огромную лошадь. Сначала не хватало
ловкости, силы в руках и ногах. Шашка путалась между ног и мешала.
Неуклюжих Палицын подбадривал бичом, который, надо сознаться, в этих
случаях действовал благотворнейшим образом. Бывало, ухватишься одной рукой
за кончик гривы на холке, другой рукой упираешься в седло и в таком виде,
беспомощно повиснув сбоку лошади, толкаешься ногами в землю, тщетно
стараясь взлететь на седло. Вдруг резкий щелчок бича, так и обжигающий
самую мягкую часть твоего тела и... о чудо! - сразу же откуда-то
появляется у тебя ловкость и сила - ты уже перышком взлетаешь вверх,
попадая, как положено, прямо в седло, а Палицын уже басит: "Виноват,
вольноопределяющийся, я, кажется, вместо лошади нечаянно вас задел..."
За все время я получил "бича" всего один раз. Его жгучее прикосновение
сразу выучило меня вольтижировать, но простить это Палицыну я долго не
мог, затаив в душе жгучую обиду и злобу.
Попадало бичом и другим вольноперам, но чаще всего рыхлому и балованному
Санговичу, о котором еще речь будет ниже.
Положительно, манеж становился для нас каким-то кошмаром, а между тем,
большинство из нас выбрало родом оружия конницу только из любви к конному
спорту.
Вот ефрейторы и освобожденные по запискам от езды солдаты втаскивают в
манеж каменную стенку. Это массивный деревянный барьер в полтора аршина
вышиной, выкрашенный под кирпич и почему-то именующийся "гробом". Барьер
этот ставится вплотную к стене манежа. Раздается протяжная команда:
"Манежным галопом... марш!.." Палицын пропускает всю смену без стремян 
через барьер. Не доходя несколько скачков до препятствия, мы должны