"Владимир Сергеевич Трубецкой. Записки кирасира (мемуары)" - читать интересную книгу автора

должен был отрывистым движением повернуть голову в его сторону, смело
взглянуть ему в глаза, одновременно энергично выбросить в сторону правую
руку в белой перчатке, резко согнуть руку в локте под углом 45° и
приложить вытянутые пальцы к головному убору, после чего с силой опустить
руку вниз. Генералам, членам императорской фамилии, офицерам своего полка,
знаменам, штандартам и воинским похоронным процессиям должно было отдавать
честь, "становясь во фронт", то есть останавливаясь и резко повернувшись в
два приема всем корпусом к приветствуемому лицу или знамени. Пропустив
таковое мимо себя, снова сделать отчетливый обратный поворот в два приема,
брякнуть шпорами, после чего уже бравой походкой следовать дальше своей
дорогой.
По некоторым улицам, в особенности же по Невскому проспекту, всегда
кишевшему военными, ходить было чистое наказание - тут зевать было нельзя.
Надо было знать, как отдать честь, едучи на извозчике, как отдать честь,
обгоняя генерала и, наконец, как это сделать, когда твои руки заняты
какой-нибудь ношей. На каждый такой случай был особый прием.
Это была целая наука о том, как держать себя на улицах и в общественном
месте. За всем этим в Петербурге строго следили специальные чины - так
называемые плац-адъютанты, очень любившие придираться.
По железной дороге ездить мы могли только в 3-м или 4-м классе. На
собственных экипажах вовсе ехать не могли, в трамваях могли путешествовать
только стоя на площадке без права взойти в вагон, курить на улице вовсе не
имели права, точно так же, как не имели права зайти не только ни в один
ресторан, но даже и в вокзальный буфет I-го и II-го классов. В театре не
имели права сидеть ни в ложе, ни даже в партере, руководствуясь
узаконенной поговоркой "Всяк сверчок знай свой шесток". Да, это была
наука, как следует не изучив которой, солдату и шагу нельзя было ступить в
столице, почему нас очень долго вовсе не отпускали из Гатчины в Петербург.
Помню случай, когда во всех полковых приказах был отпечатан приказ
командира Гвардейского корпуса генерала Безобразова с объявлением выговора
командиру одного из полков, за то что он - Безобразов - заметил на улице
нижнего чина этого полка с папиросой в зубах. Сам я лично получил два
наряда не в очередь за то, что, провожая свою тетку в Москву, на минуту
зашел в вокзальный буфет I-го и II-го класса. Словом, строгости были
невероятные, и лишь во флоте они были несколько слабее, на матросов так не
напирали.
В Петербурге я чаще всего останавливался в большом розовом особняке на
Моховой у тетушки, княгини Ольги Оболенской - восьмидесятилетней и весьма
почтенной дамы, матери покойного дяди И. М. Оболенского, известного
финляндского генерал-губернатора. Его семья жила в том же доме, и с его
дочкой Оленькой мы были друзья. В тот год она была невеста моего большого
приятеля Петрика (тоже кн. Оболенского), который тогда отбывал повинность
в кавалергардах. В субботу, по вечерам, у Оболенских собиралась небольшая,
но веселая и молодая компания: некие брат и сестра В. Л. Нарышкины,
кавалергард Струков, женихи Оболенские и я. После нашей суровой и
монотонной гатчинской службы и приевшейся холостяцкой квартиры здесь, в
обществе двух молодых милых девушек мне было всегда удивительно приятно
отдохнуть и отвести душу, вдоволь нахохотавшись за пустыми и молодыми
разговорами в уютной гостиной Оболенских, где так наивно строились нами
самые радужные и заманчивые планы на будущее.