"Владимир Сергеевич Трубецкой. Записки кирасира (мемуары)" - читать интересную книгу автора

такую полосу, не отчаивайтесь, терпите: ведь это только "полоса". Даю вам
слово, что рано или поздно вы выскочите из нее".
Однако полоса везения самого автора была не слишком продолжительной.
Наступили 30-е годы. "Великий перелом" совершался во всех сферах.
"Всемирный следопыт" за вредную приключенческую направленность" был
закрыт. Сергиев Посад переименовали; сбросили большой колокол со
знаменитой колокольни Ухтомского; возами растаскивали богатейшую
библиотеку Лавры. О настроениях Трубецкого можно догадаться по дневниковой
записи Пришвина 1930 года: "Князь (то есть В. Трубецкой - В. П.) сказал:
иногда мне бывает так жалко родину, что до физической боли доходит".
Многих знакомых Владимира Сергеевича уже не было в Загорске, некоторые
были "выкуплены" родственниками-эмигрантами из Советского Союза за
доллары, другие - арестованы. Начиналась волна "дел" научной
интеллигенции. В Ленинграде громили историков и краеведов, в Москве было
создано так называемое "дело Сперанского". Филологи, академики М. Н.
Сперанский, Г. А. Ильинский, М. С. Грушевский, члены-корреспонденты Н. Н.
Дурново, А. М. Селищев и многие другие ученые обвинялись в создании
монархической организации, подчиненной якобы некоему венскому центру, во
главе которого стоял князь Николай Сергеевич Трубецкой, крупнейший
лингвист XX века, русский эмигрант, академик Венской академии наук и -
родной брат Владимира Сергеевича{*1}. В январе 1934 года Владимир
Сергеевич Трубецкой был арестован по обвинению в связи с руководителями
"закордонного центра". В ходе дела сценарий НКВД поменялся, и все
обвиняемые превратились в членов "национал-фашистской организации".
Организации приписывалась целая программа, среди пунктов которой были и
национализм, и примат нации над классом, и идеи превосходства славянской
расы, и пропаганда исключительного исторического будущего славян. Многие
из обвиняемых были сосланы, а славяноведение объявлено лженаукой, глубоко
враждебной советскому строю. Владимир Сергеевич был выслан на пять лет в
Среднюю Азию.
Семья поселилась в Андижане. Интеллигенции в городе практически не было, а
тогдашний "тип русского в Андижане: кепка на боку под углом 45°, голубая
майка, из-под которой видна татуировка на груди, в одном кармане - финка,
в другом поллитровка", как писал Трубецкой родственникам, к общению не
располагал. Но творческая его натура жадно отзывалась на новые
впечатления. "Красота! Здесь приключенческий край, полный авантюристов в
джеклондоновском смысле. Инженеры, спустившиеся с Памира, врачи, заехавшие
из пустыни, золотоискатели, пограничник со свежим шрамом или прокурор,
выехавший расследовать преступление, - вся эта публика, попав в Андижан,
устремляется в мой кабак, где старый следопыт Ветов расставляет сети и
вылавливает свежие темы. Материалов горы... Но когда писать? Вечером - я
до двух часов ночи играю в саду-ресторане, а утром до 12 - в узбекском
гостеатре, где под извлекаемые мною звуки дуся-балерина, нарочито
выписанная из Москвы, приобщает узбекских актеров к европейской
культуре... Взял еще сдельную на музыкальное оформление шиллеровского
"Коварство и любовь", так что не имею на дню и 10 свободных минут", -
отвечал он Владимиру Голицыну на просьбы не бросать литературной работы.
Но и письма его из Андижана могли бы стать почти готовыми рассказами и
очерками. Родственник и постоянный иллюстратор его рассказов, художник В.
Голицын настойчиво уговаривал Трубецкого писать воспоминания. Уговоры эти,