"Николай Валентинович Трус(сост). Символика тюрем ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

Ближе к кладбищу снег становился еще глубже, так как здесь, на краю
долины, выступы сопок задерживали его от сдувания в море. Все чаще
приходилось останавливаться и отдыхать. И всякий раз при этом я отворачивал
простыню и подолгу глядел на лицо ребенка. Маленький покойник парадоксально
напоминал мне о жизни. О том, что где-то, пускай в бесконечной дали, эта
жизнь продолжается. Что люди свободно зачинают и рожают детей, а те платят
своим матерям и отцам такими вот улыбками еще не осознавших себя, но тем
более счастливых существ. Есть, наверно, такая жизнь и ближе, даже, может
быть, совсем рядом. Но и на ней здесь лежит все очерняющая, все
опорочивающая и искажающая тень каторги.
Мне очень хотелось прикоснуться к коже ребенка, казавшейся теплой и
атласно-мягкой. Но я знал, что будет ощущение не тепла, а холодного,
полированного камня, которое разрушит желанную иллюзию. И усилием воли
заставлял себя не поддаваться этому соблазну.
Кладбище нашего сельхозлага, хотя оно принимало в себя немало жертв
других здешних лагерей, ни по занимаемой им площади, ни по числу погребений
не шло ни в какое сравнение с кладбищами при каторжных рудниках. Там число
мертвых почти всегда во много раз превышает число еще живых заключенных.
Здесь же место, отведенное под могилы умерших в заключении, занимало на
самом низу склона сопки лишь небольшую площадку. Со стороны моря она была
ограничена крутым обрывом к широкой полосе прибрежной гальки. В прилив море
заливало эту полосу, в отлив отступало на добрый километр к горизонту. В
первые месяцы зимы здесь ежегодно идет жестокая война между морозом и морем.
В периоды относительного затишья мороз сковывает воду. Приливы и штормы
ломают лед, но непрерывно крепчающие холода снова спаивают их в огромные и
неровные ледяные поля, которые снова ломают сильнейшие осенние штормы. В
конце концов поле битвы неизменно остается за морозами, а море отступает
куда-то за линию горизонта. Но представляет собой это поле спаянный в
сплошном массиве битый лед, густо ощетинившийся скоплениями торосов.
Надо было точно знать, где находится наше кладбище, чтобы отличить его
зимой от всякого другого места на склоне сопки. Ряды низеньких,
продолговатых бугров едва угадывались теперь под толстым слоем снега,
засыпавшего их выше лагерных "эпитафий", больших фанерных бирок, величиной с
тетрадный лист, укрепленных на каждой могиле на небольшом деревянном
колышке. Химическим карандашом на фанерках были выписаны "установочные
данные" покойных, тот тюремный полушифр, в котором всегда сконцентрирована
трагедия целой человеческой жизни. Однако сейчас на всем кладбище, да и то
лишь частично, виднелась поверх снежных сугробов только одна из этих
"эпитафий". Она была установлена на могиле, расположившейся почти на самом
краю обрыва. Ветер с моря сдул вокруг нее снег и обнажил фиолетовые цифры.
Они сильно расплылись от осенних дождей, и разобрать можно было только
цифры - 58-9 и 15. Этого было, однако, достаточно, чтобы понять, что
погребенный здесь человек осужден за контрреволюционную диверсию на
пятнадцать лет заключения. Судя по этим данным и относительной свежести
надписи, это был один из товарищей Спирина, голодное изнурение которого
дошло уже до необратимой стадии "Д-3", и он, полежав в нашей больнице месяца
полтора, умер. Про него еще говорили, что он "остался должен" прокурору
больше двенадцати лет.
Однако вопрос об этом человеке и его "долге" был сейчас праздным. Надо
было высмотреть место для могилки. Да вот, хотя бы здесь, рядом с могилой