"Николай Валентинович Трус(сост). Символика тюрем ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

диверсанта, на самом краю каторжной колымской земли.
Своего покойника я решил положить головой к морю, хотя это и не по
правилам, все покойники здесь лежат в другом направлении. Но гулаговские
правила для него ведь и не обязательны. Не нужна над ним и фанерная
"эпитафия", повествующая о преступных деяниях покойного, действительных или
выдуманных. Никакой, даже самый дотошный, прокурор не смог бы сочинить такой
"эпитафии" для младенца, вообще не совершившего никаких еще деяний.
Формально он не существовал ни одной секунды из тех часов, которые прожил, и
не имел даже имени.
Жизнь этого противозаконно появившегося на свет новорожденного не была
нужна никому, даже его матери. "Оторва!" - махнул рукой по ее адресу Митин.
На этот раз он был, скорее всего, прав. Женщины - профессиональные
уголовницы - существа, обычно совсем опустившиеся. Даже когда их освобождают
из лагеря именно потому, что они матери малолетних детей, далеко не все из
них забирают из "инкубаторов" своих ребятишек. И уж подавно никогда почти не
интересуются ими, не только оставаясь, но и заканчивая свой срок. Мне
случалось видеть этих несчастных полуголодных, одетых в убогую, пошитую из
лагерного утиля одежонку детей, явившихся на свет только благодаря
надзирательскому недосмотру. Для начальства они являются всего лишь
нахлебниками бюджета, нежелательным побочным продуктом существования лагеря
и досадным живым укором этому начальству за его различные упущения.
Однако у тех из прижитых в заключении детей, которые зарегистрированы
как новоявленные граждане Советского государства, всегда числятся формально
известными не только их матери, но и отцы. Регистрация новорожденных
проводится через спецчасть лагеря, а та настойчиво требует от "мамок", чтобы
они непременно называли отца ребенка, пусть только предполагаемого.
Оставлять незаполненной графу об отцовстве лагерного ребенка значило бы
расписаться уже не в одном, а в двух упущениях. Впрочем, особых осложнений
тут никогда не возникало. Мужчины-лагерники, которых нередко, совершенно для
них неожиданно, производили в отцовское звание, почти никогда против этого
не протестовали. Дело в том, что оно решительно ни к чему их не обязывало,
ни теперь, ни потом, кроме, правда, трехдневной отсидки в карцере за
противоуставную связь с женщиной. Оставить такую связь безнаказанной
лагерное начальство прав не имело. А поскольку факт рождения ребенка выдавал
виновного в этом проступке с поличным, то счастливый папаша расписывался
одновременно на двух бумагах - акте о рождении нового человека и приказе о
водворении отца этого человека в лагерный кондей. За всю историю нашего
Галаганных всерьез принял свое отцовство только один заключенный. Это был
жулик из Одессы, еврей по национальности, по блатному прозвищу, как водится,
"жид". Отсидев после рождения в лагерной больнице своего сына положенные
трое суток, отец выпросил его у матери через дневальную барака
мамок-кормилок и демонстративно прошелся с ним по двору лагерной зоны.
Встретив начальника лагеря, "жид" смиренно снял перед ним картуз и от имени
своих родителей пригласил его в гости, в Одессу. Сам он принять дорогого
гостя пока не может, но старики-де, уверял бывший фармазон с пересып-ского
базара, будут рады приветствовать человека, официальным приказом по лагерю
отметившего рождение их внука. Однако начлаг не оценил ни остроумия, ни
вежливости "жида", и тот снова отправился ночевать в "хитрый домик", в
дальнем углу зоны.
Я расчистил снег на месте будущей ямы и собрал его в небольшую кучку,