"Николай Валентинович Трус(сост). Символика тюрем ("Энциклопедия преступлений и катастроф") " - читать интересную книгу автора

несколько поодаль от этой ямы. Снова отвернул простыню от лица своего
покойника и положил его на склон снежного холмика таким образом, чтобы
видеть ребенка во время работы.
Как я и предполагал, промерзший грунт речной долины по крепости мало
уступал бетону. Даже неза-мерзшая смесь каменной гальки и глины - настоящее
проклятие для землекопа. Сейчас же лом и кирка то высекали искры из
обкатанных камешков кварца, гранита и базальта, то увязали в
сцементировавшей их глине. Ямка был всего по колено, когда я, несмотря на
жгучий мороз, снял свой бушлат и продолжал работу в одной телогрейке.
Для погребения маленького тельца этой ямки было бы уже достаточно, но я
упорно продолжал долбить неподатливый грунт, пока не выдолбил могилку почти
в метр глубиной. Затем в одной из ее стенок я сделал углубление, наподобие
небольшого грота. Покончив с этим, взобрался высоко на склон заснеженной
сопки, туда, где должны были находиться заросли, сейчас их правильнее было
бы назвать залежами кедра-стланика. Открыл их, нарубил лопатой хвойных
ярко-зеленых веток и спустился с ними вниз. Долго и тщательно выкладывал
этими ветками дно и стенки гротика. Затем, в последний раз поглядев на лицо
ребенка, закрыл его простыней и положил трупик на ветки. Ветками покрупнее
заложил отверстие грота и засыпал яму. Кропотливо и старательно пытался
потом придать рассыпающейся кучку мерзлой глины с катышем гладкой гальки вид
аккуратной, усеченной пирамиды.
Несмотря на привычку к тяжелой, ломовой работе, я устал. Надел свой
бушлат и присел рядом, на могилу диверсанта. Я так долго возился с
погребением, что недлинный мартовский день уже приближался к концу.
На краю заснеженного обрыва темнел насыпанный мною бурый холмик. Внизу
расстилалось замерзшее море, до самого горизонта покрытое торосами. Ледяные
плиты, местами высотой в два человеческих роста, то раскидывались наподобие
веера, то длинными грядами вздыбливались почти вертикально, напоминая
остатки скрытых крепостных стен, то беспорядочно громоздились огромными
грудами, как разрушенные землетрясением здания. Налипший на торосах снег
розовел под лучами совсем уже низкого солнца. На местах сравнительно свежих
изломов лед отливал глубокой зеленью, как вода в омуте, а тени его высоких
осколков на розоватом снегу казались сейчас почти синими.
Стояла глубокая, торжественная тишина. Наверно, такой глубокой она
бывает еще на застывших планетах. Должно быть, и там вот так же величаво
плывет над хаосом мертвой материи неяркое, потухающее светило.
Неправдоподобно огромный оранжевый диск солнца почти уже касался
горизонта своим нижним краем, готовясь закатиться за него по-арктически
медленно. Чистое, бледно-розовое небо через неуловимые цветовые переходы
постепенно становилось светло-синим. Только здесь, в этих неприютных
северных краях, оно бывает таким нежным, таким чистым и таким равнодушным к
человеку. Конечно же, я не в первый раз видел этот первозданный пейзаж, в
котором и прежде замечал что-то от холодного величия космоса. Однако только
сейчас закат над полярным, морем вызвал у меня не только мысль, но и как бы
чувство суровой гармонии мира. Мне казалось, что я ощущаю беспредельность и
холод пространства, в котором движется наша планета, и его равнодушие к тому
эфемерному, преходящему, что возникает иногда в глухих уголках Вселенной и
зовется жизнью. Жалкая и уродливая, она становится в конце концов всегда
уничтоженной мертвыми,-равнодушными силами природы.
Но тут же во мне возник протест против этого пессимистического вывода,