"Александр Царьков. Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин " - читать интересную книгу автора

восточном берегу Одера. Они называли Кюстрин "ключом Берлина" и дрались за
него остервенело.
Рота, в которой я был комсоргом, наступала на здание юнкерского
училища, стоявшего на окраине города. Подступы к этому бастиону противника
прикрывало несколько дзотов. Дзот, оказавшийся на участке нашей роты,
встретил нас пулеметным огнем с короткой дистанции. Роте пришлось залечь, не
добежав до дзота около ста метров.
Это нас страшно ожесточило. Все неудержимо пробивались вперед, а вот
тут какой-то проклятый гитлеровский пулеметчик прижал нас к земле - лежим, и
головы поднять не можем. Конечно, мы бы смели со своего пути этого
пулеметчика, кинувшись всей ротой вперед. Но сколько бойцов погибло бы при
этом, не добежав до дзота! Надо было что-то предпринять, и немедленно. Ведь
мы лежали на открытом поле в ста метрах от дзота, под пулеметным огнем,
поражавшим одного бойца за другим. И вот мы увидели, что кто-то поднялся,
махнул рукой лежавшим рядом с ним трем бойцам и они тоже вскочили. Все
четверо побежали, делая зигзаги, в сторону дзота, из амбразуры которого
непрерывно вырывалось смертоносное пламя. Нам сразу стало ясно: эти
смельчаки пошли на верную смерть, чтобы открыть путь всей роте.
Впереди, чуть пригнувшись, бежал во весь дух старший сержант Васильев
Сергей Михайлович, помощник командира взвода, - это был один из молодых
коммунистов нашей роты, уроженец города Очаков. Еще в начале войны раненный
Васильев попал в плен, но вскоре убежал от немцев. С тех пор он страшно
ненавидел гитлеровцев, часто рассказывал нам, как они издевались над ним,
как морили его голодом. Он был хорошим агитатором, слова у него не
расходились с делом, солдаты его уважали. Васильев и поднявшиеся за ним трое
бойцов упали, немного не добежав до цели. Мы подумали, что все четверо уже
убиты, но тут же услышали разрывы гранат и поняли, что смельчаки живы, что
они сражаются. Несколько минут продолжался гранатный бой у дзота. Эти
минуты, показавшиеся мне вечностью, останутся в памяти на всю жизнь. Мы
видели, как Васильев и его солдаты, вероятно уже раненные, лежа кидали
гранаты. Рядом с ними рвались немецкие гранаты. Сколько раз, увидев блеск
гранаты, рвущейся в нескольких шагах от лежащих у дзота наших товарищей, я
думал: теперь все кончено, теперь они уже мертвые. Но в следующую секунду
поднималась чья-то рука, - и опять в амбразуры летела наша, советская,
граната. Потом вдруг раздался взрыв, над дзотом поднялось темное облако
дыма, и все затихло.
Мы знали, что на пути к Берлину будут еще не такие препятствия, как
этот дзот, но нам казалось, что теперь уже ничто не может остановить нас.
Это чувство овладело всей ротой. Бойцы поднялись и побежали вперед.
Приблизившись к развалинам дзота, мы увидели пулемет, который несколько
минут назад прижимал нас к земле с такой силой, что нельзя было подняться.
Он лежал теперь под грудой бревен, исковерканный, сваленный на бок. Рядом с
ним из-под бревен и земли торчала каска одного из убитых при взрыве немцев.
Тут же валялся уцелевший каким-то образом фаустпатрон. Трупы наших
героев, уничтоживших этот дзот, лежали в нескольких метрах от дзота. Они
были полузасыпаны землей. Нам нельзя было здесь задерживаться, но я всетаки
успел отрыть труп Васильева и вынуть из кармана его гимнастерки партийный
документ. У меня был друг старшина Николай Медведев, землякмосквич. Он
увидел, что я держу в руках кандидатскую карточку Васильева, и спросил меня,
кому я ее отдам, а потом вдруг сказал: