"Стефан Цвейг. Незримая коллекция" - читать интересную книгу автора

прекраснее этого оттиска? Смотрите, как тонко и четко выделяется каждый
штрих! Я сравнил свой экземпляр с дрезденским, и тот показался мне каким-то
расплывчатым, тусклым. А какова родословная! Вот!- Он перевернул лист и
ногтем указательного пальца так уверенно стал водить по пустой бумаге,
отмечая места, где должны были находиться пометки, что я невольно взглянул,
уж нет ли их там на самом деле.- Это печать коллекционера Наглера, а здесь
Реми и Эсдайля; ну могли ли мои знаменитые предшественники предполагать, что
их достояние когда-нибудь попадет в такую комнатушку!
Мороз пробегал у меня по коже, когда этот не ведающий о своей утрате
старик изливался в пылких похвалах над совершенно пустым листом бумаги;
невыразимо жутко было глядеть, как он со скрупулезной точностью кончиком
пальца водил по невидимым, существующим лишь в его воображении знакам
прежних владельцев гравюры. От волнения у меня перехватило горло, и я не мог
произнести ни слова в ответ; но, взглянув случайно на женщин и увидев
трепетно протянутые ко мне руки дрожащей от страха старушки, я собрался с
силами и начал играть свою роль.- Замечательно!- пробормотал я.- Чудесный
оттиск.
И тотчас же лицо старика просияло от гордости.
- Это еще что!- ликовал он.- А вы посмотрите на его "Меланхолию" или
"Страсти" в красках- второго такого экземпляра на свете нет. Да вы
поглядите только, какая свежесть, какие мягкие, сочные тона!- И снова его
палец любовно забегал по воображаемому рисунку.- Весь Берлин, со всеми
своими искусствоведами и антикварами перевернулся бы вверх тормашками от
зависти, если бы они увидели эту гравюру!
Бурные, торжествующие потоки его слов изливались целых два часа. Нет! Я
не берусь описать тот поистине мистический ужас, который я пережил, пока
просмотрел вместе с ним сотню или две пустых бумажек и жалких репродукций.
Незримая, давным-давно разлетевшаяся на все четыре стороны коллекция
продолжала с такой поразительной реальностью жить в воображении старика, что
он, ни секунды не колеблясь в строгой последовательности и в мельчайших
подробностях описывал и восхвалял одну за другой все гравюры; для этого
слепого, обманутого и такого трогательного в своем неведении человека она
оставалась неизменной, и страстная сила его видения была так велика, что
даже я начал невольно поддаваться этой иллюзии. Один только раз страшная
опасность пробуждения нарушила сомнамбулический покой его вдохновенного
созерцания. Превознося рельефность оттиска рембрандтовской "Антиопы" (речь
шла о действительно бесценном пробном оттиске) и любовно водя своим нервным,
ясновидящим пальцем по воображаемым линиям, он не обнаружил на гладком листе
бумаги столь знакомых ему углублений. Лицо старика внезапно омрачилось,
голос стал глухим и неуверенным.- Да "Антиопа" ли это?- пробормотал он
смущенно. Я тотчас же взялся за дело и, выхватив у него из рук паспарту с
пустым листом, принялся с жаром и возможно подробнее описывать мнимую
гравюру, которую и сам отлично помнил. Черты слепого снова разгладились,
смягчились. И по мере того, как я говорил, лицо этого грубоватого старого
вояки все ярче и ярче озарялось простодушной, искренней радостью.
- Наконец-то встретился мне понимающий человек!- торжествующе
обернувшись в сторону женщин, ликовал он.- И наконец-то, наконец-то вы
можете убедиться, как ценны мои гравюры. Вы не верили, ворчали па меня, что
я ухлопывал на свою коллекцию все деньги: правда, шестьдесят лет я не знал
ни вина, ни пива, ни табака, ни театра, ни путешествий, ни книг, а только