"Стефан Цвейг. Легенда о сестрах-близнецах" - читать интересную книгу автора

преисполнен самой почтительной учтивости. Ибо, предупрежденный Еленой, он не
только не пытался обнять замирающую от страха Софию или приветствовать ее
слишком вольными словами, но смиренно преклонил перед ней колено. Потом,
подозвав слугу, он взял из его рук тяжелую золотую цепь и пурпуровое одеяние
из провансальского шелка и попросил разрешения накинуть его ей на плечи, а
цепь надеть на шею. В столь вежливо изъясненной просьбе София не могла ему
отказать и дала согласие; не шевелясь стояла она, пока он облекал ее в
богатый наряд, когда же он надевал ей на шею цепь, она вместе с прохладой
металла ощутила на затылке легкое прикосновение горячих пальцев. Но так как
Сильвандр этим и ограничился, то у Софии не было никаких причин для гневного
отпора. С притворной скромностью он снова склонился перед ней и, сказав, что
он недостоин разделить с ней трапезу, ибо не стряхнул с себя дорожную пыль,
смиренно попросил дозволения раньше умыться и переменить платье. София
смутилась, но позвала служанок и велела отвести гостя в покой для омовения.
Однако служанки, послушные тайному приказу Елены, намеренно превратно
истолковали слова Софии и мгновенно совлекли с юноши одежды, так что он
предстал перед нею нагой и прекрасный, точно изваяние Аполлона -- языческого
бога, стоявшее прежде на рыночной площади и разбитое на куски по приказанию
епископа. Потом они натерли его маслами, омыли ему ноги теплой водой, не
спеша вплели розы в волосы улыбающемуся обнаженному юноше и, наконец,
облачили его в новый пышный наряд. И когда Сильвандр вторично приблизился к
Софии, он показался ей еще прекраснее прежнего. Но едва заметив, что ее
пленяет его красота, она в гневе на самое себя поспешила удостовериться, что
спрятанный в складках платья спасительный кинжал под рукой. Однако никакой
нужды выхватывать его не было, ибо юноша с не меньшим уважением, чем ученые
магистры, посещавшие больницу, вежливо занимал ее пустыми речами, и все еще
-- теперь уже скорее к огорчению ее, чем к удовольствию,-- не представлялся
случай блеснуть перед сестрой примерной женской стойкостью: как известно,
для того, чтобы отстоять свою добродетель, необходимо, чтобы кто-нибудь
покусился на нее. Однако Сильвандр, видимо, и не помышлял об этом, и в
томных звуках флейты, все громче раздававшихся в соседнем покое, было больше
нежной страсти, чем в словах, которые произносили алые уста юноши, казалось,
созданные для любви. Точно сидя за столом в кругу мужчин, он невозмутимо
повествовал о состязаниях и военных походах и так искусно притворялся
равнодушным, что София и думать забыла об осторожности. Беспечно лакомилась
она пряными яствами и пила дурманящее вино. Раздосадованная, даже
разозленная тем, что юноша не дает ей ни малейшего повода доказать сестре
свою неприступность и дать волю праведному гневу, она, наконец, сама пошла
навстречу опасности. Неведомо как и откуда на нее вдруг нашло задорное
веселье, она стала громко смеяться, раскачиваясь и вертясь во все стороны,
но ей не было ни стыдно, ни страшно -- ведь до полуночи не так уж далеко,
кинжал под рукой, а этот мнимопламенный юноша холоднее, чем стальное лезвие.
Все ближе и ближе придвигалась она к нему в надежде, что наконец-то
представится случай победоносно отстоять свою добродетель; сама того не
желая, богобоязненная София, снедаемая честолюбием, изощрялась в искусстве
обольщения в точности так, как это делала, ради сугубо земных благ, ее
прелюбодейка сестра.
Но мудрое изречение гласит, что, если тронуть хотя бы волос в бороде
дьявола, он непременно вцепится тебе в загривок. Так, в пылу соревнования,
случилось и с Софией. От вина, приправленного дурманом без ее ведома, от