"Стефан Цвейг. Кристина" - читать интересную книгу автора

предметов, - это ритм их износа и обновления, но не их участь. Карандаш
существует неделю и заменяется новым, таким же. Почтовая книга живет месяц,
электролампочка - три месяца, календарь - год. Плетеному стулу положено
служить три года, прежде чем его заменят, а тому, кто отсиживает на этом
стуле всю жизнь, - тридцать или тридцать пять лет; потом на стул сажают
новое лицо, однако стул ничем не отличается от своего предшественника.
В почтовой конторе Кляйн-Райфлинга, обыкновенного села вблизи Кремса,
что примерно в двух часах езды по железной дороге от Вены, таким заменяемым
предметом оборудования, как "служащий", является в 1926 году лицо женского
пола, и, поскольку контора числится по категории низших, этому лицу
пожалован титул "ассистента почты". Через стекло в перегородке особенно и не
разглядишь ее, ну видишь неприметный, но симпатичный девичий профиль,
тонковатые губы, бледноватые щеки, сероватые тени под глазами; вечером,
когда она включает лампу, бросающую резкий свет, внимательный взгляд уже
заметит на лбу и на висках у нее легкие морщинки. И все же вместе с мальвами
у окна и охапкой бузины, которую она поставила сегодня в жестяной кувшин,
эта девушка - самый свежий объект среди почтамтских принадлежностей
Кляйн-Райфлинга, и, как видно, продержится она на службе еще по меньшей мере
лет двадцать пять. Еще тысячи и тысячи раз эта женская рука с бледными
пальцами поднимет и опустит дребезжащую стеклянную створку. Еще сотни тысяч,
а может, и миллионы писем она все тем же угловатым движением бросит на
резиновую подушку и сотни тысяч или миллионы раз пристукнет почерненным
медным штемпелем, гася марки. Вероятно, это движение ее натренированной руки
станет еще более четким, более механически, более бессознательным. Сотни
тысяч писем будет, конечно, разными, но всегда - письмами. И марки разными,
о всегда - марками. И дни разными, но каждый день от восьми часов до
двенадцати, от двух до шести, и все годы расцвета и увядания - одна и та же
служба, одна и та же, одна и та же.
Может быть, в этот тихий летний полдень девушка с пепельными волосами
размышляет за стеклянным окошком о том, что ее ждет впереди, а может, просто
замечталась. Во всяком случае, ее руки соскользнули с рабочего стола на
колени и, сплетя пальцы, отдыхают, узкие, усталые, бледные. В такой
ярко-голубой, такой знойный июльский полдень на почте Кляйн-Райфлинга дел не
предвидится, утренняя работа окончена, почтальон Хинтерфельнер - вечно
жующий табак горбун - уже давно разнес письма, никаких пакетов и образцов
товаров с фабрики до вечера не поступит, а писать письма у односельчан
теперь не ни охоты, ни времени. крестьяне, прикрывшись широкополыми
соломенными шляпами, рыхлят виноградники, босоногая детвора, отдыхая от
школы, резвится в ручье, мощенная булыжником площадка перед дверью пустует,
накаленная полуденным жаром. Хорошо бы сейчас побыть дома, и хорошо, что
можно спокойно помечтать. В тени опущенных жалюзи спят на полках и в ящичках
карточки и бланки, в золотистом полумраке лениво и вяло поблескивает
металлом аппаратура. Тишина, словно густая золотая пыль, легла на все
предметы, и лишь между рамами лилипутский оркестр комариных скрипок и
шмелиной виолончели играет летний концерт. Единственное, что без устали
движется в прохладном помещении, - это маятник деревянных часов, висящих в
простенке между окон. Каждую секунду они крохотным глоточком глотают каплю
времени, но этот слабый, монотонный шум скорее усыпляет, нежели пробуждает.
Так и сидит почтовая ассистентка в своем маленьком уснувшем мирке,
охваченная приятной истомой. Собственно, она собиралась вышивать, даже