"Стефан Цвейг. Кристина" - читать интересную книгу автора

приготовила иголку и ножницы, но вышивка свалилась с колен на пол, а поднять
ее нет ни сил, ни желания. Откинувшись на спинку стула, закрыв глаза и почти
не дыша, она отдается блаженному чувству оправданного безделья, столь
редкому в ее жизни.
И вдруг: та-та! Она вздрагивает. И еще раз металлический стук, тверже,
нетерпеливее: та-та-та. Упрямо стучит аппарат Морзе, дребезжат часы:
телеграмма - редкий гость в Кляйн-Райфлинге - хочет, чтобы ее приняли с
уважением. Девушка разом стряхивает с себя сонливость, устремляется к
аппаратному столу и хватает ленту. Но, едва разобрав первые слова на бегущей
ленте, краснеет до корней волос. Ибо впервые с тех пор, как здесь служит,
она видит на ленте свое собственное имя. телеграмму уже отстучали до конца,
она перечитывает ее второй раз, третий, ничего не понимая. Почему? Что? кто
это вздумал слать ей телеграмму из Понтрезины?
"Кристине Хофленер, Кляйн-Райфлинг, Австрия. С радостью ждем тебя,
приезжай любой день, только заранее сообщи телеграммой прибытие. Обнимаем.
Клер - Антони".
Она задумалась: кто такая или кто такой Антони? Может, кто-то из коллег
решил подшутить над ней? Но затем она припоминает: мать недавно говорила,
ей, что этим летом приезжает в Европу тетя, ну правильно, ее же зовут Клара.
А Антони, наверное, имя ее мужа, правда, мать всегда называла его Антоном.
Да, теперь точно вспомнила: ведь несколько дней назад она сама принесла
матери письмо из Шербура, а мать почему-то скрытничала и ничего о содержании
письма не сказала. Но ведь телеграмма-то адресована ей, Кристине. Неужели
ехать в Понтрезину к тете придется ей самой? Об этом же никогда не было
речи. Она снова разглядывает еще не наклеенную бумажную ленту, первую
телеграмму, адресованную лично ей, снова перечитывает в растерянности, с
любопытством и недоверием, сбитая с толку странным текстом. Нет, ждать до
обеденного перерыва она не в силах. Надо немедленно узнать у матери, что все
это значит. Кристина хватает ключ, запирает контору и бежит домой. В спешке
она забыла выключить телеграфный аппарат. И вот латунный молоточек стучит и
стучит бессловесно в опустевшей комнате по чистой бумажной ленте,
возмущенным таким пренебрежением к себе.
Снова и снова убеждаешься: скорость электрического тока потому и
невообразима, что она быстрее наших мыслей. Ведь двадцать слов, которые
белой бесшумной молнией пронзили душный чад австрийской конторы, были
написаны всего лишь несколько минут назад за три земли отсюда, в прохладной
синеве глетчеров под лазурно чистым небом Энгадина, и не успели еще
высохнуть чернила на бланке отправителя, как смысл и призыв этих слов ударил
в смятенное сердце.
А случилось там следующее: маклер Энтони ван Боолен, голландец (много
лет назад он осел на Юге Соединенных Штатов, занявшись торговлей хлопком),
так вот, Энтони ван Боолен, добродушный, флегматичный и, в сущности, весьма
незначительный сам по себе мужчина, только что кончил завтракать на террасе
- сплошь стекло и свет - отеля "Палас". Теперь можно увенчать brealfast*1
никотиновой короной - черно-бурой шишковатой "гаваной", из тех, что
доставляют с места изготовления специально в воздухонепроницаемых жестяных
футлярах. Дабы насладиться первой, вкуснейшей затяжкой с полным
удовольствием, как подобает опытному курильщику, этот несколько тучноватый
господин водрузил ноги на соседнее соломенное кресло, развернул огромным
квадратом бумажный парус "Нью-Йорк геральд" и отчалил в бескрайнее печатное