"Стефан Цвейг. Принуждение" - читать интересную книгу автора

темнице можно чувствовать себя свободным. Беглец лишен чувства свободы. И
почему же допускать самое худшее? Они меня признали негодным в первый раз,
может быть признают негодным и теперь? Может быть они не дадут мне ружья в
руки? Я даже уверен, что мне дадут какую-нибудь легкую службу. Зачем же
допускать самое страшное? Может быть это вовсе не так опасно, может быть на
мою долю выпадет легкий жребий?
Она оставалась неумолима.
- Не об этом теперь речь, Фердинанд. Не о том, дадут ли они тебе легкую
или тяжелую службу. Должен ли ты служить тому, что ты презираешь, должен ли
принять участие в самом ужасном преступлении мира? Кто не сопротивляется,
тот делается соучастником. А ты можешь сопротивляться, ты должен это
сделать.
- Могу? Ничего я не могу! Ничего я больше не могу! Все, что мне давало
силу, мое отвращение, моя ненависть, мое возмущение против этого безумия,
все это меня теперь угнетает. Не мучь меня, прошу, не мучь меня, не говори
мне всего этого.
- Не я говорю. Ты сам должен себе сказать, что они не имеют права
посягать на жизнь человека.
- Право! Право! Разве на свете существует теперь право? Люди убили его.
Каждый в отдельности может иметь право, но у них, у них власть, и это теперь
все.
- Кто им дал эту власть? Вы. Власть у них, пока вы останетесь трусами.
Все то, что наполняет теперь ужасом человечество, держится в каждой стране
волей десятка людей, и десяток других людей может положить этому конец. Один
человек, один единственный живой человек, непризнающий их, может уничтожить
эту власть. Но до тех пор, пока вы гнете свои спины и говорите: "может быть
мне повезет", пока вы виляете и хотите проскользнуть, вместо того, чтобы
нанести удар прямо в сердце, до тех пор вы рабы и лучшей участи не
заслуживаете. Нельзя прятаться и сохранять при этом достоинство мужчины,
нужно сказать "нет", это теперь единственный ваш долг; он не в том, чтобы
дать себя заколоть.
- Но, Паула... ты допускаешь... чтобы я...
- Сказал "нет", если твой внутренний голос диктует тебе это. Ты знаешь,
я люблю твою жизнь, люблю твою свободу, люблю твою работу. И если ты мне
сегодня скажешь: "я должен итти с оружием в руках защищать правое дело", я
отвечу: "иди!" Но если ты идешь в угоду лжи, в которую сам не веришь, идешь
лишь по слабости и расшатанности нервов, в надежде проскользнуть, я скажу:
"я презираю тебя, да, презираю!" Если ты хочешь пойти, как достойный
человек, бороться за человечество, в которое ты веришь, я тебя не удерживаю.
Но пойти, чтобы быть зверем между зверьми, рабом между рабами, этого я не
допущу. Можно пожертвовать собой за идею, но не за безумие других. Пусть
умирают за родину те, кто в нее верят...
- Паула! - невольно воскликнул он.
- Неужели моя речь слишком свободна? Неужели ты уже чувствуешь за
спиной палку дисциплины? Не бойся. Ты ведь еше в Швейцарии. Ты бы хотел,
чтобы я молчала или сказала тебе. что с тобой ничего не случится. Но теперь
не время сентиментальничать. Теперь все поставлено на карту: и твоя и моя
жизнь.
- Паула, - снова попытался он прервать ее.
- Нет у меня больше жалости к тебе. Я избрала и любила тебя, как