"С.Э.Цветков. Великое неизвестное (Исторические миниатюры) " - читать интересную книгу автора

ощупью насладиться прекрасными рельефами; потом он с глубоким вздохом
откидывается на подушки и благословляет своего Бенвенуто.
Челлини пользовался покровительством и дружбой Франциска I, северного
варвара из еще убогого тогда Парижа. Король не уставал ходатайствовать перед
папой об освобождении Челлини из тюрьмы и приютил его у себя после побега.
Трудно указать другой пример, когда бы монарх был столь искренен в своем
восхищении искусством. Как некогда крестоносцы изумлялись чудесам Востока,
он радуется всему, что Челлини, словно чародей, достает перед ним из своего
рукава. Щедроты, которыми он осыпал флорентийца, изумили даже самого
Челлини, знавшего себе цену. Франциск дает ему деньги, не дожидаясь
выполнения работ. ("Хочу придать ему бодрости", - поясняет король.) "Я
утоплю тебя в золоте", - говорит он ему однажды. Вместо мастерской он дарит
Челлини замок Маленький Нель и выдает грамоту на гражданство. Но Челлини для
него не подданный, король предпочитает звать его "мой друг". "Вот человек,
которого должен любить и почитать всякий!" - не устает восклицать Франциск.
Этот король, проведший жизнь в эпических войнах с громадной империей
Карла V, умел испытывать сладостное забвение, разглядывая какую-нибудь
маленькую безделушку вроде изготовленной Челлини солонки с аллегорическими
фигурами Земли и Воды с переплетенными ногами. Однажды кардинал Феррар-ский
повел короля, озабоченного возобновлением войны с императором, взглянуть на
модель двери и фонтана для дворца Фонтенбло, законченные Челлини. Первая
изображала нимфу в кругу сатиров, сладострастно изогнувшуюся и обвившую
левой рукой шею оленя; вторая - нагую фигуру со сломанным копьем.
Развеселившийся Франциск мигом забыл все свои горести. "Поистине, я нашел
человека себе по сердцу! - воскликнул он и добавил, ударив Бенвенуто по
плечу: -
Мой друг, я не знаю, кто счастливее: государь ли, который находит
человека по сердцу, или художник, встретивший государя, умеющего его
понять". Челлини почтительно сказал, что его удача, безусловно, гораздо
больше. "Скажем, что они одинаковы", - смеясь, ответил король.
Но не было никого, кто бы относился к искусству более благоговейно, чем
сам Челлини. Его тело могло вытворять что угодно, преступая все законы,
божеские и человеческие, и все же, когда утро заставало его в мастерской,
изнуренного безжалостной лихорадкой вдохновення, он должен был чувствовать
себя Адамом, совлекшим ветхую плоть. Я не хочу сказать, что это кто-нибудь
оправдывает. Искусство - к чему заблуждаться на этот счет? - не выписывает
индульгенций, и красота не спасет мир (разве что кого-нибудь из нac?).
Достаточно того, что желчь и кровь, которыми пропитаны страницы его
жизнеописания, испаряются там, где Челлини говорит о своих произведениях.
Конечно, и здесь его корчит от ярости, лишь только речь заходит о первенстве
в искусстве ваяния (надо отдать ему должное: он не унижается до спора с
соперниками, он просто отрицает их талант - полностью и безоговорочно). Но,
как сказал Честертон, в человеке, который не скрывает своего честолюбия,
всегда есть некая толика смирения. Челлини знал это смирение, когда говорил
о равных себе. "От Микеланджело Буанаротти, а никак не от других, я научился
всему тому; что знаю", - признается он в одном месте. Неизменным остается
его уважение к Донателло и Леонардо да Винчи; он одобряет учеников Рафаэля,
которые хотели убить Россо за то, что тот унижал их учителя.
Красота, в чем бы она ни заключалась, тотчас переполняет его восторгом.
Человеческий костяк, символ Смерти для большинства его современников,