"Олег Туманов. Как по маслу (Из рассказов водолаза) " - читать интересную книгу автора

все не спеша, потому с понятием, так и человек должен". Вот я и спешу с тех
пор медленно.
Мудрый дед был у Геннадия.
- Как Стоценко? - спрашиваю я у водолаза на телефоне.
- Нормально, - отвечает он, - поет.
Когда водолаз поет под водой, это хорошо, значит, у него душевное
равновесие. Пошел четвертый час, как Генка на грунте, небось напрудонил в
рубаху.

* * *

Грунтосос пытается вытряхнуть из Геннадия водолазный завтрак. Струя,
бьющая из пипки, пласт за пластом отваливает из-под днища грунт. Слышно, как
с шумом втягивает его в себя "самовар". Вибрирует и извивается под ногами
шланг. Ноги от неудобного положения затекли, руки немеют, и все время
хочется мочиться. "Это из-за большой теплоотдачи", - думает Генка и
вспоминает, что в этом случае говорит доктор: "Водолаз за час работы под
водой теряет три тысячи калорий тепла".
"Черт, ужасно хочется... Выйти наверх, оправиться? Нет, к богу в рай,
потеряешь целый час. Пока выключат грунтосос и пипку, пока выберешься из
туннеля, да пока разденут и оденут... Какой там час, глядишь, и полтора
проскакало. За,это время соседний водолаз пройдет метр, а то и больше, потом
и на тарантайке не догонишь. Нет уж к черту, лучше здесь, не прокисну".
Обжигая тело, горячая струйка, журча, стекает по ногам, скапливаясь у
щикотолок. Через несколько минут она, остынув, неприятно холодит ступни ног.
Пипка продолжает рваться из рук, грунтосос гудит, дергаясь под ударами
выхваченных из грунта им камней.
Зато теперь легче... а ноги? Ноги скоро согреются.

* * *

Теперь водолазы в день под водой работают не более двух с половиной
часов согласно инструкции, чтобы не схватить кессонную болезнь.
Во время войны мы работали по четыре. Кадровики в то время уверяли нас,
что год водолазной службы засчитывается за два, как, впрочем, война - год за
три. Но вот пришла старость, инвалидность, а с ней пора уходить на пенсию, и
выясняется, что никто не собирается тебе считать год за два или за три, а
когда начинаешь об этом разговор, в лучшем случае на тебя смотрят как на
дурака, а в худшем - просто принимают за идиота. Ты бормочешь в оправдание
что-то невнятное, опускаешь голову и прячешь от собеседника глаза, будто
уличенный в какой-то махинации.
Но разве восемнадцать или двадцать - это пятьдесят?! Разве в юности
могут руки или ноги чувствовать усталость? Разве может им быть понятно
чувство изнашиваемости? В юности мы вечны!!! Других понятий у молодости нет,
и потому-то ей ничего не заказано. Она рвется вперед, к ею увиденному, чего
недоглядели или не разглядели мы, не зная или просто не желая знать, что ее,
как и миллионы до нее живущих на земле, ждет старость, болезни и...
В молодости мы делаем все возможное, чтобы потерять свое здоровье, а в
старости в бесполезных попытках пытаемся вернуть его!
Начальство не знает о нашем "кто скорее", иначе давно бы устроило