"И.С.Тургенев. Гамлет и Дон-Кихот" - читать интересную книгу автора

актерам Московского театра, он связывал ее с современностью, говорил, что
"Гамлет по своему миросозерцанию человек нашего времени"; "мы плачем
вместе с Гамлетом и плачем о самих себе" (Театральная газета, 1877, э 81, 5
сент., с. 255; э 84, 8 сент., с. 266). Опираясь на суждение Гете о слабости
Гамлета (ср. Wilhelm Meisters Lehrjahre, Buch IV, Кар. 13), считая
"краеугольным камнем" трагедии "мысль - слабость воли против долга". Полевой
уподоблял датского принца героям своего времени, пережившим разгром
декабризма, политически пассивным, бессильным перед лицом наступившей
реакции и терзающимся своим бессилием; такое толкование отразилось на
переводе, обусловило его злободневность и необычайный успех на русской
сцене. При всей своей слабости Гамлет у Полевого оставался положительным
героем, ибо в России 1830-х годов не было другой общественной силы,
способной противостоять деспотизму самодержавия.
В. Г. Белинский в статье ""Гамлет". Драма Шекспира. Мочалов в роли
Гамлета" (1838), написанной в связи с постановкой Московского театра,
утверждал: "Гамлет!.. это вы, это я, это каждый из нас, более или менее, в
высоком или смешном, но всегда в жалком и грустном смысле..." (Белинский, т.
2, с. 254). Белинский отошел от концепции Гете и считал, что "идея Гамлета:
слабость воли, но только вследствие распадения, а не по его природе. От
природы Гамлет человек сильный..." (там же. с. 293). Но этот взгляд был
связан с усвоенной Белинским гегелевской философией и "примирением с
действительностью" 1838-1840 гг. {См.: Фридлендер Г. М. Белинский и Шекспир.
- В кн.: Белинский. Статьи и материалы. Л., 1949, т. 165; Лаврецкий А.
Эстетика Белинского. М., 1959, с. 232-236; Шекспир и русская культура. М.;
Л.: Наука, 1965, с. 329-331.} После перелома в его мировоззрении критик
определил Гамлета как "поэтический апотеоз рефлексии" (1840; Белинский, т.
4, с. 253; при этом Белинский цитировал то же место трагедии, что и
Тургенев, когда последний писал о разъединении мысли и воли; а его
трагическую коллизию - как результат столкновения "двух враждебных сил -
долга, повелевающего мстить за смерть отца, и личной неспособности к
мщению..." (1841; там же, т. 5, с. 20). Белинский объявил "позорной"
нерешительность Гамлета, который "робеет предстоящего подвига, бледнеет
страшного вызова, колеблется и только говорит вместо того, чтоб делать..."
(1844; там же, т. 7, с. 313). В Гамлете для Белинского олицетворялась
трагедия его поколения - людей сороковых годов. Осуждение датского принца
было самокритичным. В нем звучала скорбь революционного мыслителя и борца,
не видевшего реальной возможности вступить в "открытый и отчаянный бой" с
"неправедной властью". Поэтому, признавая величие и чистоту души Гамлета,
Белинский не видел оправдания слабости его воли и считал справедливым его
презрение к самому себе. И в то же время он но мог противопоставить Гамлету
иного героя - одновременно и деятельного и возвышающегося над ним
нравственно, - ибо такого героя не было в действительности.
Внутреннее родство с Гамлетом ощущал и Тургенев. Он подчеркивал в
статье: "... почти каждый находит в нем (Гамлете) собственные черты";
"темные стороны гамлетовского типа" "именно потому нас более раздражают, что
они нам ближе и понятнее". Тургенев сознательно проецировал образ
шекспировского принца на современность. По свидетельствуй. Я. Павловского,
он говорил: "Шекспир изобразил Гамлета, но разве мы теряем что-нибудь от
того, что находим и изображаем современных Гамлетов?" (Русский курьер, 1884,
э 137, 20 мая). При этом Тургенев, сам сформировавшийся духовно в 1830-