"Иван Сергеевич Тургенев. Однодворец Овсянников (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

под овсом теперь... Ну, ведь он наш; весь как есть наш. Ваш дедушка у нас
его отнял; выехал верхом, показал рукой, говорит: "Мое владенье", - и
завладел. Отец-то мой, покойник (царство ему небесное!), человек был
справедливый, горячий был тоже человек, не вытерпел, - да и кому охота свое
доброе терять? - и в суд просьбу подал. Да один подал, другие-то не пошли -
побоялись. Вот вашему дедушке и донесли, что Петр Овсяников, мол, на вас
жалуется: землю, вишь, отнять изволили... Дедушка ваш к нам тотчас и прислал
своего ловчего Бауша с командой... Вот и взяли моего отца и в вашу вотчину
повели. Я тогда был мальчишка маленький, босиком за ними побежал. Что ж?..
Привели его к вашему дому да под окнами и высекли. А ваш-то дедушка стоит на
балконе да посматривает; а бабушка под окном сидит и тоже глядит. Отец мой
кричит: "Матушка, Марья Васильевна, заступитесь, пощадите хоть вы!" А она
только знай приподнимается да поглядывает. Вот и взяли с отца слово
отступиться от земли и благодарить еще велели, что живого отпустили. Так она
и осталась за вами. Подите-ка, спросите у своих мужиков: как, мол, эта земля
прозывается? Дубовщиной она прозывается, потому что дубьем отнята. Так вот
от этого и нельзя нам, маленьким людям, очень-то жалеть о старых порядках.
Я не знал, что отвечать Овсяникову, и не смел взглянуть ему в лицо.
- А то другой сосед у нас в те поры завелся, Комов, Степан
Никтополионыч. Замучил было отца совсем: не мытьем, так катаньем. Пьяный был
человек и любил угощать, и как подопьет да скажет по-французски "се бон"* да
облизнется - хоть святых вон неси! По всем соседям шлет просить пожаловать.
Тройки так у него наготове и стояли; а не поедешь - тотчас сам нагрянет... И
такой странный был человек! В "тверёзом" виде не лгал; а как выпьет - и
начнет рассказывать, что у него в Питере три дома на Фонтанке: один красный
с одной трубой, другой - желтый с двумя трубами, а третий - синий без труб,
- и три сына (а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в
кавалерии, третий сам по себе... И говорит, что в каждом доме живет у него
по сыну, что к старшему ездят адмиралы, ко второму - генералы, а к младшему
- всё англичане! Вот и поднимется и говорит: "За здравие моего старшего
сына, он у меня самый почтительный!" - и заплачет. И беда, коли кто
отказываться станет. "Застрелю! - говорит, - и хоронить не позволю!.." А то
вскочит и закричит: "Пляши, народ Божий, на свою потеху и мое утешение!" Ну,
ты и пляши, хоть умирай, а пляши. Девок своих крепостных вовсе замучил.
Бывало, всю ночь как есть, до утра хором поют, и какая выше голосом
забирает, той и награда. А станут уставать - голову на руки положит и
загорюет: "Ох, сирота я сиротливая! Покидают меня, голубчика!" Конюха тотчас
девок и приободрят. Отец-то мой ему и полюбись: что прикажешь делать? Ведь
чуть в гроб отца моего не вогнал, и точно вогнал бы, да сам, спасибо, умер:
с голубятни в пьяном виде свалился... Так вот какие у нас соседушки бывали!
______________
* "это хорошо" (от франц. c'est bon).

- Как времена-то изменились! - заметил я.
- Да, да, - подтвердил Овсяников. - Ну, и то сказать: в старые-то годы
дворяне живали пышнее. Уж нечего и говорить про вельмож: я в Москве на них
насмотрелся. Говорят, они и там перевелись теперь.
- Вы были в Москве?
- Был, давно, очень давно. Мне вот теперь семьдесят третий год пошел, а
в Москву я ездил на шестнадцатом году.