"Иван Сергеевич Тургенев. Чертопханов и Недопюскин (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

впрочем, нисколько не смутился. Вздумал он также построить церковь,
разумеется, сам, без помощи архитектора. Сжег целый лес на кирпичи, заложил
фундамент огромный, хоть бы под губернский собор, вывел стены, начал сводить
купол: купол упал. Он опять - купол опять обрушился; он третий раз - купол
рухнул в третий раз. Призадумался мой Еремей Лукич: дело, думает, не
ладно... колдовство проклятое замешалось... да вдруг и прикажи перепороть
всех старых баб на деревне. Баб перепороли - а купол все-таки не свели. Избы
крестьянам по новому плану перестроивать начал, и всё из хозяйственного
расчета; по три двора вместе ставил треугольником, а на середине воздвигал
шест с раскрашенной скворечницей и флагом. Каждый день, бывало, новую затею
придумывал то из лопуха суп варил, то лошадям хвосты стриг на картузы
дворовым людям, то лен собирался крапивой заменить, свиней кормить
грибами... Вычитал он однажды в "Московских ведомостях" статейку
харьковского помещика Хряка-Хрупёрского о пользе нравственности в
крестьянском быту и на другой же день отдал приказ всем крестьянам
немедленно выучить статью харьковского помещика наизусть. Крестьяне выучили
статью; барин спросил их: понимают ли они, что там написано? Приказчик
отвечал, что как, мол, не понять! Около того же времени повелел он всех
подданных своих, для порядка и хозяйственного расчета, перенумеровать и
каждому на воротнике нашить его нумер. При встрече с барином всяк, бывало,
так уж и кричит: такой-то нумер идет! а барин отвечает ласково: ступай с
Богом!
Однако, несмотря на порядок и хозяйственный расчет, Еремей Лукич
понемногу пришел в весьма затруднительное положение: начал сперва
закладывать свои деревеньки, а там и к продаже приступил; последнее
прадедовское гнездо, село с недостроенною церковью, продала уже казна, к
счастью, не при жизни Еремея Лукича, - он бы не вынес этого удара, - а две
недели после его кончины. Он успел умереть у себя в доме, на своей постели,
окруженный своими людьми и под надзором своего лекаря; но бедному Пантелею
досталось одно Бессоново.
Пантелей узнал о болезни отца уже на службе, в самом разгаре
вышеупомянутой "неприятности". Ему только что пошел девятнадцатый год. С
самого детства не покидал он родительского дома и под руководством своей
матери, добрейшей, но совершенно тупоумной женщины, Василисы Васильевны,
вырос баловнем и барчуком. Она одна занималась его воспитанием; Еремею
Лукичу, погруженному в свои хозяйственные соображения, было не до того.
Правда, он однажды собственноручно наказал своего сына за то, что он букву
"рцы" выговаривал: "арцы", но в тот день Еремей Лукич скорбел глубоко и
тайно: лучшая его собака убилась об дерево. Впрочем, хлопоты Василисы
Васильевны насчет воспитания Пантюши ограничились одним мучительным усилием;
в поте лица наняла она ему в гувернеры отставного солдата из эльзасцев,
некоего Биркопфа, и до самой смерти трепетала как лист перед ним: ну, думала
она, коли откажется - пропала я! куда я денусь? Где другого учителя найду?
Уж и этого насилу-насилу у соседки сманила! И Биркопф, как человек
сметливый, тотчас воспользовался исключительностью своего положения: пил
мертвую и спал с утра до вечера. По окончании "курса наук" Пантелей поступил
на службу. Василисы Васильевны уже не было на свете. Она скончалась за
полгода до этого важного события, от испуга: ей во сне привиделся белый
человек верхом на медведе. Еремей Лукич вскоре последовал за своей
половиной.