"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

промолвил Капитон и понюхал табаку, - значит, грыжа. А давно с вами это
приключилось?" - "Да десятый денек пошел". - "Десятый? (Фельдшер потянул в
себя сквозь зубы воздух и головой покачал.) Позволь-ка себя пощупать. Ну,
Василий Дмитрич, - проговорил он наконец, - жаль мне тебя, сердечного, а
ведь дело-то твое неладно; ты болен не на шутку; оставайся-ка здесь у меня;
я с своей стороны все старание приложу, а впрочем, ни за что не ручаюсь". -
"Будто так худо?" - пробормотал изумленный мельник. "Да, Василий Дмитрич,
худо; пришли бы вы ко мне деньками двумя пораньше - и ничего бы, как рукой
бы снял; а теперь у вас воспаление, вон что; того и гляди, антонов огонь
сделается". - "Да быть не может, Капитон Тимофеич". - "Уж я вам говорю". -
"Да как же это! (Фельдшер плечами пожал.) И умирать мне из-за этакой
дряни?" - "Этого я не говорю... а только оставайтесь здесь". Мужик подумал,
подумал, посмотрел на пол, потом на нас взглянул, почесал в затылке да за
шапку. "Куда же вы, Василий Дмитрич?" - "Куда? вестимо куда - домой, коли
так плохо. Распорядиться следует, коли так". - "Да вы себе беды наделаете,
Василий Дмитрич, помилуйте; я и так удивляюсь, как вы доехали?
останьтесь". - "Нет, брат Капитон Тимофеич, уж умирать, так дома умирать; а
то что ж я здесь умру, - у меня дома и Господь знает что приключится". -
"Еще неизвестно, Василий Дмитрич, как дело-то пойдет... Конечно, опасно,
очень опасно, спору нет... да оттого-то и следует вам остаться". (Мужик
головой покачал.) "Нет, Капитон Тимофеич, не останусь... а лекарствицо разве
пропишите". - "Лекарство одно не поможет". - "Не останусь, говорит", - "Ну,
как хочешь... чур, потом не пенять!"
Фельдшер вырвал страничку из альбома и, прописав рецепт, посоветовал,
что еще делать. Мужик взял бумажку, дал Капитону полтинник, вышел из комнаты
и сел на телегу. "Ну, прощайте, Капитон Тимофеич, не поминайте лихом да
сироток не забывайте, коли что..." - "Эй, останься, Василий!" Мужик только
головой тряхнул, ударил вожжой по лошади и съехал со двора. Я вышел на улицу
и поглядел ему вслед. Дорога была грязная и ухабистая; мельник ехал
осторожно, не торопясь, ловко правил лошадью и со встречными
раскланивался... На четвертый день он умер.
Вообще удивительно умирают русские люди. Много покойников приходит мне
теперь на память. Вспоминаю я тебя, старинный мой приятель, недоучившийся
студент Авенир Сорокоумов, прекрасный, благороднейший человек! Вижу снова
твое чахоточное зеленоватое лицо, твои жидкие русые волосики, твою кроткую
улыбку, твой восторженный взгляд, твои длинные члены; слышу твой слабый,
ласковый голос. Жил ты у великороссийского помещика Гура Крупяникова, учил
его детей Фофу и Зезю русской грамоте, географии и истории, терпеливо сносил
тяжелые шутки самого Гура, грубые любезности дворецкого, пошлые шалости злых
мальчишек, не без горькой улыбки, но и без ропота исполнял прихотливые
требования скучающей барыни; зато, бывало, как ты отдыхал, как ты
блаженствовал вечером, после ужина, когда, отделавшись наконец от всех
обязанностей и занятий, ты садился перед окном, задумчиво закуривал трубку
или с жадностью перелистывал изуродованный и засаленный нумер толстого
журнала, занесенный из города землемером, таким же бездомным горемыкою, как
ты! Как нравились тебе тогда всякие стихи и всякие повести, как легко
навертывались слезы на твои глаза, с каким удовольствием ты смеялся, какою
искреннею любовью к людям, каким благородным сочувствием ко всему доброму и
прекрасному проникалась твоя младенчески чистая душа! Должно сказать правду:
не отличался ты излишним остроумием; природа не одарила тебя ни памятью, ни