"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

действительно недурен и, в качестве воскресного, не обошелся без трепещущего
желе и испанских ветров (пирожного). За столом Радилов, который лет десять
служил в армейском пехотном полку и в Турцию ходил, пустился в рассказы; я
слушал его со вниманием и украдкой наблюдал за Ольгой. Она не очень была
хороша собой; но решительное и спокойное выражение ее лица, ее широкий белый
лоб, густые волосы и, в особенности, карие глаза, небольшие, но умные, ясные
и живые, поразили бы и всякого другого на моем месте. Она как будто следила
за каждым словом Радилова; не участие, - страстное внимание изображалось на
ее лице. Радилов, по летам, мог бы быть ее отцом; он говорил ей "ты", но я
тотчас догадался, что она не была его дочерью. В течение разговора он
упомянул о своей покойной жене - "ее сестра", - прибавил он, указав на
Ольгу. Она быстро покраснела и опустила глаза. Радилов помолчал и переменил
разговор. Старушка во весь обед не произнесла слова, сама почти ничего не
ела и меня не потчевала. Ее черты дышали каким-то боязливым и безнадежным
ожиданьем, той старческой грустью, от которой так мучительно сжимается
сердце зрителя. К концу обеда Федор Михеич начал было "славить" хозяев и
гостя, но Радилов взглянул на меня и попросил его замолчать; старик провел
рукой по губам, заморгал глазами, поклонился и присел опять, но уже на самый
край стула. После обеда мы с Радиловым отправились в его кабинет.
В людях, которых сильно и постоянно занимает одна мысль или одна
страсть, заметно что-то общее, какое-то внешнее сходство в обращенье, как бы
ни были, впрочем, различны их качества, способности, положение в свете и
воспитание. Чем более я наблюдал за Радиловым, тем более мне казалось, что
он принадлежал к числу таких людей. Он говорил о хозяйстве, об урожае,
покосе, о войне, уездных сплетнях и близких выборах, говорил без
принужденья, даже с участьем, но вдруг вздыхал и опускался в кресла, как
человек, утомленный тяжкой работой, проводил рукой по лицу. Вся душа его,
добрая и теплая, казалось, была проникнута насквозь, пресыщена одним
чувством. Меня поражало уже то, что я не мог в нем открыть страсти ни к еде,
ни к вину, ни к охоте, ни к курским соловьям, ни к голубям, страдающим
падучей болезнью, ни к русской литературе, ни к иноходцам, ни к венгеркам,
ни к карточной и биллиардной игре, ни к танцевальным вечерам, ни к поездкам
в губернские и столичные города, ни к бумажным фабрикам и свекло-сахарным
заводам, ни к раскрашенным беседкам, ни к чаю, ни к доведенным до разврата
пристяжным, ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к
тем великолепным кучерам, у которых, Бог знает почему, от каждого движения
шеи глаза косятся и лезут вон... "Что ж это за помещик наконец!" - думал я.
А между тем он вовсе не прикидывался человеком мрачным и своею судьбою
недовольным; напротив, от него так и веяло неразборчивым благоволеньем,
радушьем и почти обидной готовностью сближенья с каждым встречным и
поперечным. Правда, вы в то же самое время чувствовали, что подружиться,
действительно сблизиться он ни с кем не мог, и не мог не оттого, что вообще
не нуждался в других людях, а оттого, что вся жизнь его ушла на время
внутрь. Вглядываясь в Радилова, я никак не мог себе представить его
счастливым ни теперь, ни когда-нибудь. Красавцем он тоже не был; но в его
взоре, в улыбке, во всем его существе таилось что-то чрезвычайно
привлекательное, - именно таилось. Так, кажется, и хотелось бы узнать его
получше, полюбить его. Конечно, в нем иногда высказывался помещик и степняк;
но человек он все-таки был славный.
Мы начали было толковать с ним о новом уездном предводителе, как вдруг