"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

обливать разгоряченную ось, и уже совсем завечерело, когда мы возвратились
домой.

Бурмистр

Верстах в пятнадцати от моего именья живет один мне знакомый человек,
молодой помещик, гвардейский офицер в отставке, Аркадий Павлыч Пеночкин.
Дичи у него в поместье водится много, дом построен по плану французского
архитектора, люди одеты по-английски, обеды задает он отличные, принимает
гостей ласково, а все-таки неохотно к нему едешь. Он человек рассудительный
и положительный, воспитанье получил, как водится, отличное, служил, в высшем
обществе потерся, а теперь хозяйством занимается с большим успехом. Аркадий
Павлыч, говоря собственными его словами, строг, но справедлив, о благе
подданных своих печется и наказывает их - для их же блага. "С ними надобно
обращаться, как с детьми, - говорит он в таком случае, - невежество, mon
cher; il faut prendre cela en consideration".25 Сам же, в случае так
называемой печальной необходимости, резких и порывистых движений избегает и
голоса возвышать не любит, но более тычет рукою прямо, спокойно
приговаривая: "Ведь я тебя просил, любезный мой" или: "Что с тобою, друг
мой, опомнись", - причем только слегка стискивает зубы и кривит рот. Роста
он небольшого, сложен щеголевато, собою весьма недурен, руки и ногти в
большой опрятности содержит; с его румяных губ и щек так и пышет здоровьем.
Смеется он звучно и беззаботно, приветливо щурит светлые, карие глаза.
Одевается он отлично и со вкусом; выписывает французские книги, рисунки и
газеты, но до чтения не большой охотник: "Вечного жида" едва осилил. В карты
играет мастерски. Вообще Аркадий Павлыч считается одним из образованнейших
дворян и завиднейших женихов нашей губернии; дамы от него без ума и в
особенности хвалят его манеры. Он удивительно хорошо себя держит, осторожен,
как кошка, и ни в какую историю замешан отроду не бывал, хотя при случае
дать себя знать и робкого человека озадачить и срезать любит. Дурным
обществом решительно брезгает - скомпрометироваться боится; зато в веселый
час объявляет себя поклонником Эпикура, хотя вообще о философии отзывается
дурно, называя ее туманной пищей германских умов, а иногда и просто чепухой.
Музыку он тоже любит; за картами поет сквозь зубы, но с чувством; из Лючии и
Сомнамбулы тоже иное помнит, но что-то все высоко забирает. По зимам он
ездит в Петербург. Дом у него в порядке необыкновенном; даже кучера
подчинились его влиянию и каждый день не только вытирают хомуты и армяки
чистят, но и самим себе лицо моют. Дворовые люди Аркадия Павлыча
посматривают, правда, что-то исподлобья, - но у нас на Руси угрюмого от
заспанного не отличишь. Аркадий Павлыч говорит голосом мягким и приятным, с
расстановкой и как бы с удовольствием пропуская каждое слово сквозь свои
прекрасные, раздушенные усы; также употребляет много французских выражений,
как-то: "Mais с'est impauable!",26 "Mais comment donc!"27 и пр. Со всем тем
я, по крайней мере, не слишком охотно его посещаю, и если бы не тетерева и
не куропатки, вероятно, совершенно бы с ним раззнакомился. Странное какое-то
беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас не радует, и
всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой
ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас
сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры
внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой