"Скотт Туроу. Личный ущерб " - читать интересную книгу автора

потому, что они коррумпированы. Напротив, большинство из них окажутся в
положении великосветских дам, которые шли по грязной дороге (а уж грязнее
округа Киндл и вообразить трудно), поднимая высоко юбки, чтобы не
запачкаться, и все равно оказались по уши в грязи. В газетах появятся
отвратительные карикатуры, где здание суда будет изображено в виде кассового
аппарата; пьяные болельщики на бейсболе и посетители открытых заседаний суда
начнут отпускать грубые шутки, стоит судье достать из кармана
двадцатидолларовую купюру. Судьи почувствуют себя задетыми. Они, понимаешь,
пожертвовали щедротами частной практики, уселись в судейское кресло, символ
благопристойности, а их постарались обгадить. И первым, на кого они обрушат
свой гнев, будет не Стэн и не Робби, а я, который в отличие от них решил
принять участие в этой операции, руководствуясь таким грязным мотивом, как
адвокатский гонорар.
В середине сентября я шагал по Маршалл-авеню, возвращаясь из офиса
Стэна, и прикидывал, как спастись от этой напасти. Можно запросить
какой-нибудь запредельный аванс или заявить, что у меня нет времени. Но я
знал, что ничего этого не сделаю, поскольку Сеннетт произнес передо мной
пламенную речь о дяде Петросе и справедливости. А я, значит... в кусты? Мне
никогда не была полностью понятна причина моего продолжающегося всю жизнь
морального состязания со Стэном, но я всегда ощущал, что проигрываю.
Частично из-за того, что я оказался корыстным, выбрав частную адвокатскую
практику, а Стэн жил на скромное жалованье государственного служащего.
Частично из-за того, что я как адвокат, защитник, старался расстроить
замыслы обвинения, по возможности ввести суд в заблуждение или даже
обмануть. Я противоречил, спорил, финтил, а он, прокурор, шел напролом,
высоко подняв знамя справедливости. Но дело даже не в этом. После смерти
отца я вдруг начал ощущать себя по сравнению со Стэном каким-то пигмеем.
Мне было двадцать два года, когда я с университетским дипломом
устроился юридическим консультантом на грузовое судно, перевозящее руду. Все
думали, будто я пошел в торговый флот, чтобы избежать Вьетнама. Но на самом
деле мне просто было душно в герметически закупоренном мире, где жили мои
родители в Южной Виргинии. Надоели светские амбиции матери и сильный
моральный прессинг отца, добропорядочного джентльмена, южанина. Он был
юрист, судья и свято чтил такие понятия, как страна, в которой ты живешь,
учение Христа, семейные ценности, долг, закон. В конце жизни обнаружилось,
что менее способные и принципиальные коллеги отца достигли в судейских
креслах высот, каких он жаждал достичь, но не сумел, и вот теперь со своими
непоколебимыми добродетелями он выглядел в глазах многих, наверное, включая
и собственного сына, вроде как дураком.
После работы в торговом флоте я обосновался в округе Киндл, где такие
понятия, как честь и благородство, в ходу никогда не были. Здешняя
обстановка мне показалась в высшей степени демократичной и удобной. Но с
уходом отца меня начали мучить угрызения совести. Зачем я отверг все эти
ценности, какие он почитал? Нет, нет, не подумайте плохого. Я старался быть
порядочным, достойным человеком, просто редко проявлял храбрость. Вот почему
сейчас Стэн произвел на меня такое впечатление. Как и мой отец, он был
личностью бескомпромиссной, настоящим ригористом. Между Богом и дьяволом они
оба видели широкую зияющую пропасть. В детстве Стэн некоторое время учился в
духовном училище - родители хотели, чтобы он стал священником греческой
православной церкви, - и это всегда ощущалось. Для него, так же как и для