"Александр Твардовский. Из утраченных записей " - читать интересную книгу автора

равномерны и безостановочны: он заряжал и стрелял в белый свет, разворачивая
свою пушчонку во все стороны. Признаки безумия были налицо. Дикий,
потерявший рассудок немец-окруженец палил и палил куда попало. Не могло быть
и речи о том, чтобы живьем взять его. На оклик "хенде хох" он с яростью
начал кидаться ручными гранатами, и его пришлось прикончить.
Эту полуфантастическую историю рассказал мне житель некогда
прифронтовой, а теперь оставшейся в глубочайшем тылу стороны, занятый и
нехлопотливо приветливый старик. Он сидел возле избушки, срубленной из
бревен, на которых еще видна была окопная глина.
На нем был солдатский ватник и штаны из маскировочной материи с
зелено-желтыми разводами. Он сосал трубку, чашечка которой представляла
собой срез патрона от крупнокалиберного пулемета.
- Далеко-далеко погнали его, - без особой горячности похвалил он в моем
лице войска, что стояли когда-то здесь, а теперь воюют уже в самой
Германии. - Ничего. Так-то оно еще подходяще...
Я не заметил, как дед перевел речь с истории об этом немце, которую он,
может быть, сам наполовину выдумал, на немца в большом смысле:
- Теперь он, значит, дома. Свет прошел, назад воротился, а толку что?
А? Ну, хотя он свой толк знает. Он думает: "Я буду все-таки сопротивляться
до последней возможности, а там еще, может, что-нибудь..." Да-да... А может,
он вовсе того и не думает, а видит одно - что ему спрыгнуть некуда. "Час,
думает, день - и тот мой". Я так считаю, такое мое личное мнение...
Я любовался спокойной важностью и достоинством, с каким старик не то
вел беседу, не то размышлял вслух.
- Да. Такое мое личное мнение, - задумчиво повторил он, поглаживая
из-под низу свою негустую, серую, точно в золе, бородку.
Из малых расспросов короткой встречи я узнал, что дед этот почти
сирота, что война его лишила двора и имущества и многих близких и что
хозяйственные его дела и сейчас не блестящи.
- Картошка-то хоть есть у тебя?
- Картошка что! Картошка - не хлеб.
-  Ну, а с хлебом как?
- Вон где хлеб, - он кивнул на гиблую соломку ржицы, белеющей кое-где
под проволокой неубранных заграждений. Но кивнул он с рассеянием человека,
занятого каким-то другим, гораздо более важным соображением. И вдруг, вынув
изо рта свою трубку и показав ею куда-то через плечо, он закашлялся и
рассмеялся. - Румыния-то? А? А-я-я-я-яй! Ну, он - хорошо, он-то хоть силу
имел, и то где он теперь? А куда этим было лезть? А-я-яй! - Он вертел
головой, как бы показывая, что не в силах выразить полную степень своего
насмешливого сожаления к незадачливой державе. - А-я-яй!..
Мне хотелось знать поточнее местность, где произошла история с диким
немцем, но старик только показал опять своей трубочкой через плечо.
- Да вот... было...
Я наугад подсказал один из районов, где проезжал летом, когда в лесах
еще бродили остатки немецких разбитых и окруженных войск.
- Вот-вот, там, говорят, он и стрелял из пушки, - с готовностью
согласился дед, хотя я был уверен, что, назови я другой какой-нибудь район,
он не стал бы спорить.
-  Все-таки странно, - заметил я, - как этот дикий немец сохранился в
лесах один, как он набрел на эту пушку? Допустим, что это брошенное немцами