"Александр Твардовский. Из утраченных записей " - читать интересную книгу автора

орудие. Но все-таки вряд ли все это было в точности так.
- Попятное дело, люди что хочешь придумают, - согласился мой
собеседник, и я увидел, что для него суть дела не в том, насколько
достоверен сам этот факт. Он по думал настаивать на его достоверности. Это
было для него не более чем притчей, пришедшейся к разговору.
-  Но вот что скажем теперь, - опять вернул меня дед к общим
вопросам. - Ведь он-то, немец, потерял уже всякое понятие. Ему уже все
равно. И никак, никак с ним нельзя иначе поступить, как только вот... - Он
сделал рукой неторопливое захватывающее движение и как будто зажал что-то в
большом узловатом кулаке. - Только!
В словах этого деревенского политика, во всей его свободной и полной
достоинства осанке виделось что-то до того правдивое, народное, русское,
горделивое в горести, сдержанное в торжестве и в целом такое победительное.
Мы уже развернулись, чтобы снова выехать на шоссе, когда старик крикнул
нам вслед с такой будничной хозяйской озабоченностью, но опять же без лишней
восторженности:
- А что все-таки Турция сама себе думает?
Я не успел ответить, только помахал ему рукой, отъезжая, да вряд ли он
нуждался в моей оценке поведения Турции. Это было так просто: да, мол,
кстати, чуть было не забыл про Турцию...
- Мировой дед, - сказал вдруг водитель, сержант Лукиных, когда мы ужо
далеко-далеко отъехали по шоссе от бывшей линии фронта.

В самой Германии

Глубокая Германия, а снежные поля, вешки у дорог, колонны, обозы,
солдаты - все как везде: как в воронежской степи, как под Москвой, как было
в Финляндии.
Пожары, безмолвие... То, что могло лишь присниться где-нибудь у
Погорелого Городища, как сладкий сон о возмездии. Помню, отъезжали на
попутной машине от фронта с давно уже убитым капитаном Гроховским: горизонт
в заревах, грохот канонады, а по сторонам шоссе осенняя мгла, пустые, темные
хаты. Помню живую боль в сердце: "Россия, Россия-страдалица, что с тобой
делают!"
Но тут сон о возмездии, явись он тогда, был бы слаще того, что видишь
теперь в натуре.
"Ломать - но строить" - все чаще вспоминаются эти невыразимо
вместительные слова солдата-дорожника.

* * *

В горящем, шипящем и осыпаемом с неба снегом с дождем городе без единой
души жителей, в пустом ресторане, при трех зажженных свечах, сидит мокрый и
заметно хмельной солдатик, не то чуваш, не то удмурт, один как перст.
- Что тут делаешь?
- В тристоране сижу. Три года воевал, два раза ранен был, четыре года
буду в тристоране сидеть.
- Что ж тут сидеть? Нет ничего ни выпить, ни закусить.
- Не надо! Выпил уже там, - кивок в сторону окраины города-фронта. -
Хочу сидеть. Три года воевал.