"Марк Твен. Картинки прошлого" - читать интересную книгу автора

привычках, потом о женщинах и всяких их штуках, и о том, как лучше тушить
пожары, и что надо бы сделать с индейцами, и о том, чем занимается король и
много ли он зарабатывает, а потом - как заставить котов подраться, а потом -
что делать, если у человека припадок, а потом - насчет разницы между рекой с
чистой водой и с водой илистой. Человек, которого они звали Эд, сказал, что
мутная вода Миссисипи куда полезнее для питья, чем прозрачная вода Огайо, он
сказал, что если дать пинте желтой воды из Миссисипи отстояться, то на дне
окажется осадок от полдюйма до трех четвертей дюйма толщиной - смотря по
тому, в какое время взята вода; но эта отстоявшаяся вода ничуть не лучше,
чем вода из Огайо, - эту воду нужно всегда перемешивать и, если ила в ней
мало, надо всегда держать его под рукой и заправлять им воду до нужной
крепости.
Детище Напасти подтвердил это; он сказал, что грязь действительно очень
питательна и что человек, пьющий воду из Миссисипи, может, коли захочет, у
себя в желудке вырастить кукурузу. Он заявил: "Поглядите на кладбища - и вам
все станет понятно. В Цинциннати на кладбище деревья растут препаршиво, зато
в Сент-Луисе они достигают восьмисот футов. А все от воды, которую покойники
пили при жизни. Труп из Цинциннати ничуть не удобряет землю".
Заговорили о том, что воды Огайо не любят смешиваться с водами
Миссисипи. Эд сказал, что если в Миссисипи подъем воды, а в Огайо вода стоит
низко, то миль на сто, а то и больше, вдоль всего восточного берега
Миссисипи идет полоса прозрачной воды, тогда как за этой полосой, чуть
отойдешь на четверть мили от берега, - вода густая и желтая. Потом они стали
говорить, что делать, чтобы табак не отсырел, а потом заговорили о
привидениях и рассказали всякие случаи, когда люди видели привидения и
духов. Но тут вмешался Эд:
- А почему же вы не рассказываете о том, что видели сами? Давайте-ка, я
расскажу про себя. Пять лет назад я служил на плоту - таком же большом, как
этот. Была ясная, лунная ночь, и я стоял на вахте у переднего весла, а со
мной стоял напарником один человек, Дик Олбрайт; и вот, подходит он ко мне,
зевает, потягивается, потом нагибается через край плота, моет лицо в реке и
опять ко мне подходит, подсаживается, вынимает трубку; но не успел он ее
набить, как поднял голову, взглянул и говорит:
- Эй, глянь-ка туда, не ферма ли то Бука Миллера вон там, у поворота?
- Ну да, - говорю я, - конечно; а что?
Он кладет свою трубку, опускает голову на руки и говорит:
- А я думал, что мы уже прошли ее.
- Я тоже думал так, - говорю я, - когда заступил на вахту (мы стояли по
шесть часов, а шесть часов свободных), но мне ребята сказали, - говорю, -
что плот уже с час как почти не двигается, хоть с виду, - говорю, - он будто
идет как полагается.
Дик чего-то застонал и говорит:
- Я раз уже видел такую штуку с плотом, а теперь, - говорит, - мне
сдается, что течение малость ослабело у этой излучины за последние два года.
И он встал раз, потом еще раз и все оглядывается, смотрит на воду. Я,
по правде сказать, тоже встал за ним и начал оглядываться. Всегда как-то
начинаешь делать то, что другой делает, хоть, может быть, и смысла в этом
никакого нет. И вот вижу я, мелькает что-то черное по правому борту и плывет
за нами. И он, вижу, тоже туда смотрит. Я и спрашиваю:
- А что это такое?