"Марк Твен. Сборник рассказов" - читать интересную книгу автора

касающимися предыдущих выступлений. Наконец, уже опускаясь на место, он с
величайшим искусством вдруг спохватывается, будто его осенило, наклоняется
над столом и пускает последний фейерверк, который затмевает своим блеском
звезды на небесах и заставляет всех рты разинуть от восхищения. Между тем и
фейерверк и пауза - результат примерно недельной тренировки.
Таких людей, увы, не исправишь. Это еретики, самозабвенно преданные
своей ереси. Оставьте их в покое. Но встречаются ораторы, которые еще
поддаются исправлению. Ораторы, выступающие действительно экспромтом. Я имею
в виду человека, который "не ожидал, что ему дадут слово, и не
подготовился" - и тем не менее ковыляет и попискивает, полагая, что
непредумышленное преступление ему не поставят в вину. То и дело он заявляет:
"не смею вас дольше задерживать", поминутно повторяет: "еще одно слово и я
кончаю", - но тут же вспоминает что-либо несущественное и продолжает
говорить. Этот человек понятия не имеет, как долго мелет его мельница. Ему
нравится ее скрип, вот он и скрипит, и слушает сам себя, и наслаждается, не
замечая, как летит время; когда же наконец он садится и заглядывает в
закрома, то с величайшим удивлением обнаруживает, как ничтожно мало муки
намолол и как бессовестно долго ее перемалывал. Обычно выясняется, что он
ничего не сказал, - открытие, неизбежное для неподготовленного оратора,
которое, к несчастью, он делает последним из присутствующих.
Этого человека еще можно исправить. Так же как и его ближайшего
родственника, с которым, помнится, мне приходилось встречаться, - оратора,
который запасается двумя-тремя вступительными фразами, рассчитывая, что
остальные посыплются на него, как манна небесная, и он подхватит их на лету.
Как правило, его ждет разочарование. Нетрудно догадаться, где кончается
заготовленное им вступление и начинается экспромт. Иногда такое вступление
сооружается на самом банкете; оно может состоять из десятка фраз, но чаще их
всего две, а еще чаще - это одно-единствснное изречение; но оно сразу же
показалось таким удачным, ярким, бьющим в точку и остроумным, что создатель
его, счастливец, снесший это золотое яичко, удовлетворенно кудахчет над ним,
и лелеет его, и полирует, и мысленно потирает руки, представляя себе, как
прекрасно все получится, хотя, конечно, лучше бы ему снести не одно яйцо, а
несколько, даже полную корзину, если бы повезло; ведь он-то воображает,
будто стоит ему произнести вслух свой шедевр, как раздастся такой
оглушительный взрыв аплодисментов, что это вдохновит его на новые идеи,
облеченные в блестящую форму, и, следовательно, речь, сказанная экспромтом,
окажется безмерно прекраснее, чем любая другая, составленная заранее.
Но существуют две опасности, которые он упускает из виду: во-первых,
тот исторический факт, что человеку ни за что не дадут слова, когда он на
это рассчитывает, и что каждое новое выступление других ораторов все более
охлаждает его пыл; во-вторых, он забывает, что немыслимо битый час сидеть и
повторять про себя удачное выражение без того, чтобы оно не прискучило и
постепенно не потеряло своей прелести.
Когда наконец настает его черед и он выпаливает давно взлелеенную
фразу, она звучит до того беспомощно и жалко, что всем становится неловко, и
аплодируют ему лишь из сострадания; сам же он с болью и горечью думает, как
несправедливо называть свободной страну, где порядочному человеку даже
выругаться не дозволено. И вот тут, растерянный, обескураженный и
опустошенный, он, запинаясь, переходит к собственно экспромту, выжимает из
себя две-три невероятно плоских остроты к плюхается на место, бурча себе под