"Юрий Тынянов. Пушкин. Юность. Часть 3." - читать интересную книгу автора

неприкосновенна. Он вдруг возненавидел всякую мудрость и спокойствие.
Самый звук ее имени не должен был быть никому известен. И он закусывал
губу, когда говорил с Пущиным о том, что был сейчас у Карамзина,
Карамзиных, чтоб не сказать: Карамзиной.
Она одна его понимала.
Только у ее ног, неподалеку от цветов, которые прислал ей кесарь и
которые она безжалостно отодвинула к самой двери и не поливала, так что
они засохли и оставалось их только выбросить, - только у ее ног он
говорил, болтал, шутил. И она смеялась.
Кесарь уступал ей место, когда она входила в бальный зал, и - браво! -
не имел никакого успеха.
А без нее он вдруг переставал отвечать на вопросы, не слышал Дельвига,
Кюхли; он пугался участи, которая предстояла: молчать всю жизнь, до
конца,, никогда не назвать ее по имени. Никому, даже Пущину. Бояться
самого себя, чтобы никто не догадался.
Он чертил на песке вензель N. N. Это был теперь ее вензель. Он виделся
с Лилой, пугал ее внезапностью, грубостью, ненасытностью, удушливым,
гортанным смехом, тихим клекотом в такое время, когда никто не смеется.
Жажда познаний увлекала его. И, возвращаясь ночью, он хотел увидеть узкий
след на земле, чтоб его поцеловать, след той, которую отныне всю жизнь он
должен будет звать N. N.



19

Кончалось время недомолвок, оскорбительного отсутствия приемов у
императора, двусмысленных подношений цветов из царской теплицы. Вчера
явился за ним камер-лакей. Свидание состоялось, и хотя во время свидания
ничего еще не было сказано и самый
разговор был со стороны хозяина беспредметный, хотя и заботливый, - он был
позван. Начиналось то, к чему он уже не стремился, но все готовился,
каждый раз наталкиваясь на равнодушие. Он призван быть советником царя. И
в следующую же встречу он скажет просто и ясно: пора забыть молодость, не
его, а государеву, пора править. Да, самовластие. Да, рабство. Ограда от
конгрессов. И два государственных вопроса: о его дурных советниках и о
гвардии. И хотя царь, с его улыбкой - у губ и у глаз - и с наморщенным
белым лбом, сиповатым голосом сказал незначащую любезность, - приглашение
жить в Китайской Деревне объяснилось: он - советник царя. Сомнений более
не было.
Только наверстать пропущенное время, только... Он принял с
удовольствием молодых людей. Один - танцор, другой... другой огорчал его.
Бог с ними, с лицейскими юными повесами! Катерина Андреевна придает
мальчику значение, которого у него нет, - смеется над ним и, вместе, любит
всю эту фанфаронаду. Зелено, незрело - и какая грусть, пустая, ни на чем
не основанная, в стихах его, какая быстрота насмешек и приверженность к
"Арзамасу". Арзамасцев, которые преклонялись перед ним, Николай Михайлович
любил, это были единственные люди в Петербурге, стоившие дружбы, но
требовал одного - пристойности.
Брат Катерины Андреевны, милый Пьер Вяземский - журналист природный.