"Юрий Тынянов. Пушкин. Юность. Часть 3." - читать интересную книгу автора

Но что за излишняя горячность? Он уже говорил с Блудовым о том, как все
можно привести в вид приличный, без излишеств, и под конец заняться в
"Арзамасе" тем, что нужно, - вкусом. Шутки милы, когда уместны и
пристойны. Шутка с Васильем Львовичем была мила, хоть и непристойна, но
игра разрасталась все далее, и было неизвестно, чем это кончится. Это
отзывалось гусарством, ухарством, разгулом, а вовсе не защитою его или
даже Жуковского. Молодость права, что шутит. Но можно бы соединить
приятное и смешное с важным. Блудов призывает к изданию журнала - пусть
шуточного, но полного вкуса в шутках.
Чаадаев нравился ему. Пусть слухи о нем противоречивы: Авдотья
Голицына говорит о нем как о танцоре удивительном, а Пушкин принимает
таинственный вид и ничего не говорит. Они шумят - это молодость. Сегодня
Пушкин попросил позволения прийти с Чаадаевым, и приглашение дано не без
радости. Эта моло-
дость нуждается в его уроках, но и он нуждается в этих молодых людях. Их
разговоры не вовсе пусты, Чаадаева ценит Васильчиков, и уже появились,
мелькнули признаки его блистательного карьера.
О! Сколько он уже видел, сколько провожал этих блистательных карьеров,
так и не сбывающихся, этих лавровых венцов, так и не сплетающихся!
Странно! Чаадаева уважают старики, жалеют за что-то женщины. Авдотья
Голицына грустна, когда говорит о нем, и, перед тем как говорить о
математике, передала какую-то его фразу и посмотрела значительно. О
Eudoxie! Математика и красота! А Чаадаев - гусар и мудрец! Чудеса, новое
время. Гордыню молодых людей он осуждал: она ни на чем не была основана.
Они, видимо, считали себя судьями всех - видимо, и его. Отчего поднята его
правая бровь? Неужели от высокомерия? Eudoxie сказала же о нем: мудрец. Он
смотрит холодно, как власть имеющий.
И в самом деле, глядя на этого затянутого, как рюмочка, гусара, с
такой еще молодой шапкой вьющихся волос и задорным носиком, Карамзин
почувствовал значение этого юноши: умен без неловкости, свободен и скуп в
движениях и словах без развязности. Пушкин его обожает: смотрит на
Карамзина, чуть ли не читая, какое впечатление произвел гусар. Смешно и
молодо. Впечатление хорошее.
Чаадаев смотрел, улыбаясь пухлыми закушенными губами и не улыбаясь
высоко поднятыми глазами. Карамзин с неудовольствием заметил, что эти
глаза все заметили: засохшие ветки царского букета, которые он постеснялся
выбросить, корректуры на двух столиках - второй был Катерины Андреевны.
Потом Чаадаев присмотрелся к китайскому дому, ничего не сказав, и Николай
Михайлович вынужден был сказать о случайности своего помещения и как
нехорошо оно, несмотря на то что Петр Андреевич старался: щекатурка
лопается. Сегодня царь сделал выговор Захаржевскому. Это было совершенно
точно. Но Чаадаев не удивился и ни о чем не спросил. Он заговорил о
Китайской Деревне в Царском Селе, и оказалось, что знает все о ее
постройке. Его занимали самые простые дела, как они занимают женщин. Вот
почему Авдотья считала его, видно, мудрецом!
И в самом деле, говоря об этой ненужной постройке и небывалой
деревеньке на китайский вкус, отдан-
ной Карамзиным (ибо ничего другого с Китайской Деревней делать было
нечего), Чаадаев преобразился. Он сказал о единичности и отрывочности всех
строений в Царском Селе, что все дома здесь недокончены и недолговечны; и