"Николай Ульянов. Скрипты: Сборник статей" - читать интересную книгу автора

Не сомневаюсь, среди новых эмигрантов найдутся люди, предпочитающие
стоическое вскрытие вен жалкому погружению в болото пошлости и варварства.
Но большинство, вероятно, захочет красоваться и, может быть, мечтает о новом
литературном расцвете, подсчитывает силы. Есть у нас Багратионы!..
К таким виталистам во что бы то ни стало бесполезно обращаться с
мыслями и рассуждениями. Мое слово к тем, которые не на всякую жизнь
согласны.
Какие соображения можно привести в пользу продолжения эмигрантской
литературы? По-моему, только одно; его лучше всего выразить словами
Наполеона: "если в пушке осталось последнее ядро, его надо выпустить, быть
может, оно-то и поразит врага".
Утешительного в этой философии не много, но это единственная наша
философия. Мало надежды "поразить", вернее, пролетим мимо и шлепнемся в
лужу, но какое-то "быть может", все-таки, остается. Если новоэмигрантскя
литература захочет сыграть роль последнего ядра, она должна твердо знать,
что существование ее определяется только этим "быть может".
Полагаю, что это не так уж мало. Наполеоновское "быть может" совсем не
то, что русское "авось". В устах человека, обязанного своими победами умению
стрелять, выпуск последнего ядра - не простой пиротехнический эффект. Это
значит, что не упущена ни одна из действительных возможностей "поразить".
[10]


* * *

Для нас это, прежде всего, отказ от писательства, привившегося на Руси
с легкой руки Хлестакова: "придет фантазия сочинить что-нибудь"... или: "в
один вечер все написал, всех изумил". Литература "последнего ядра" не может
быть пописыванием от нечего делать, а ее продукция - произведением одного
вечера. Это литература семи потов и некоего клятвенного обязательства.
Клятвы у нас дают какие угодно: отстоять блокированный Берлин, свергнуть
большевизм, восстановить Учредительное Собрание или монархию, но никогда не
дают обязательства писать хорошо. Ныне без такого обязательства нельзя.
Нельзя также браться за перо из простого тщеславия, с единственной целью
прославиться. Ведь даже из тех миллионов стихов, статей, романов, что
выносятся в мировой океан словесности мощными реками печатной продукции всех
стран, - редкое произведение не погружается тотчас же на дно.
Если такова судьба произведений, имеющих свою страну, свой народ, то
что сказать про нашу бездомную дилетантскую литературу? Она не только не
мощная река, но и не ручеек, - едва заметная струйка, теряющаяся в песке,
неспособная пробиться к морю. Честолюбец, связывающий свою судьбу с таким
потоком, смешон. Ему и перед своей эмигрантской аудиторией не блистать и не
срывать аплодисментов. Для этого нужны особые, нелитературные заслуги. Самое
большее, на что он может рассчитывать, это быть упомянутым в рецензиях Ю.
Терапиано и К. Померанцева. Никаких лавров заграница никому не сулит - один
терновый венец. Грех староэмигрантского писательства в том, что оно об этом
венце и слышать не хотело, гналось за лаврами. Свое изгнанничество ощутило,
в лучшем случае, как личную драму, но ни исторически, ни культурно, ни
общественно не пережило. Вело себя не Иовом многострадальным, а
промотавшимся аристократом, думающим только о том, как бы сохранить фрак и