"Мигель де Унамуно. Туман " - читать интересную книгу автора

воскресить своего героя. Но он спросил меня - считаю ли я возможным
воскресить Дон Кихота? Я ответил, что нет, и он сказал: "Но в таком же
положении находимся все мы, литературные персонажи". Я спросил: "А если я
снова увижу тебя во сне?" - а он в ответ: "Нельзя два раза увидеть один сон.
Тот, кого вы увидите и примете за меня, будет уже другим человеком". Другим?
О, как этот другой преследовал меня, да и теперь преследует! Достаточно
посмотреть мою трагедию "Другой". Что ж до возможности воскресить Дон
Кихота, то сервантесовского героя, как мне кажется, я воскресил, и думаю,
воскрешают все, кто его слышит и созерцает. Разумеется, не ученые педанты,
не сервантесоведы. Героя воскрешают, как христиане воскрешают Христа вслед
за Павлом из Тарса. Такова история, или, если угодно, легенда. Другого
воскресения быть не может.
Литературный персонаж? Персонаж из действительности? Да, из
действительности литературы, которая и есть литература действительности.
Когда однажды я увидел, как мой сын Пене, совсем еще маленький, раскрашивает
куклу и приговаривает: "Я взаправдашний, я взаправдашний, а не
рисованный", - эти слова он вкладывал в уста куклы, - я снова пережил свое
детство, я вернулся в детство, и мне стало жутковато. То было явление
призрака. А совсем недавно мой внук Мигелин спросил меня, всамделишный ли
кот Феликс - тот, из детских сказок, - живой ли он. И когда я стал внушать
ему, что кот - это сказка, выдумка, сон, он перебил меня: "Но сон-то
всамделишный". Тут вся метафизика. Или метаистория.
Думал я также продолжить биографию моего Аугусто Переса, рассказать о
его жизни в другом мире, в другой жизни. Но другой мир и другая жизнь
находятся внутри этого мира и этой жизни. У любого персонажа есть своя
биография, своя всеобщая история, будь то так называемый исторический
персонаж либо литературный, выдуманный. Мне даже пришло в голову заставить
Аугусто написать автобиографию, где бы он поправил меня и рассказал, как он
сам видел себя во сне. Таким образом, эта история получила бы две развязки -
можно даже с параллельным текстом, чтобы читатель выбрал любую. Но читатель
стерпит далеко не все, он не допустит, чтобы его извлекли из собственного
сна и погрузили в сон сна, в жуткое сознание сознания, в эту мучительную
проблему. Читатель не желает, чтобы у него отняли иллюзию реальности.
Говорят, один сельский проповедник описывал страсти Христовы и, услыхав, как
рыдают взахлеб деревенские богомолки, воскликнул: "Не плачьте, ведь это
случилось больше девятнадцати веков тому назад, да еще, быть может,
случилось совсем не так, как я вам рассказал..." А в иных случаях надо
сказать слушателям: "Быть может, это случилось именно так..."
Я слышал рассказ о некоем архитекторе-археологе, который собирался
снести базилику X века, чтобы построить ее заново, так, как она должна была
быть построена, а не так, как ее построили на самом деле. Построить согласно
чертежу той эпохи, который, как он уверял, ему удалось найти. Согласно
проекту архитекторов X века. Проект? Наш архитектор не знал, что в X веке
базилики возникали сами по себе, они перерастали все чертежи, увлекая руки
строителей. Точно так же для романа, эпопеи или драмы сначала придумывается
план; но затем роман, эпопея или драма восстают против своего автора. Или же
против него восстают персонажи - его собственные, как ему кажется, создания.
Так восстали против Иеговы сначала Люцифер и Сатана, а потом - Адам и Ева.
Вот где настоящий руман, тригедия или опопея! Так восстал против меня
Аугусто Перес. Когда появился мой "Туман", эту тригедию заметил критик