"Эйвинд Юнсон. Прибой и берега " - читать интересную книгу автора

кормила. Они были не слишком длинные, но мускулы на них вполне можно было
сравнить с горными кряжами. Плечи широкие, спина с виду сильная, но он ее
сутулил. Он не казался гибким и подвижным, хотя и не отличался полнотой,
скорее его можно было счесть увальнем, но стоило ему сделать несколько
шагов - не самых первых, а немного размявшись, - и свидетель, которому
случилось бы за ним наблюдать, убедился бы, что жилистая гибкость в нем
сохранилась. Отделанный металлом пояс был коротким - на талии жировых
отложений пока еще почти не было.
Иные годы были недурны, но, правду сказать, многие были ох как тяжки,
думал он в этот предвечерний час, глядя поверх двора вдаль. Лежавшая внизу
на юго-востоке долина терялась в вечернем сумраке. Слева в облака уходили
горы - при влажном восточном ветре самые высокие их вершины не были видны
почти никогда. Долину с двух сторон окаймлял лес. Прямо перед ним
простирался зеленый ковер, а дальше прибрежные скалы.
Он поднял голову, прислушался. Сквозь крики чаек и морских ласточек он
различал гул прибоя, вечный прибрежный гул. С высокого горного хребта
солнечные лучи виднелись дольше - они золотили вершины по ту сторону
пролива. За горой, защищенный берегом, защищенный от самых суровых ветров,
лежал Укромный Островок - там, в Ее большом гроте, они укрывались вдвоем,
когда она бывала в хорошем настроении.
Он прислушался к звукам в усадьбе: она все еще сидит в зале и воет как
сука, но в его ушах этот вой сливался с журчаньем четырех сбегавших сверху
горных потоков. Порешить бы ее давным-давно, подумал он, употребляя одно из
приставших к нему простонародных словечек. Порешить к чертям собачьим. И
тогда...
Шея у него была крепкая - она напоминала отрезок мачты с парусами
разума, невидимыми, но поднятыми, и парусами тоски, противоречивых желаний.
Рыжая борода была всклокочена после трех последних суток любви и пьянки, но,
умащенная елеем, она становилась похожей на бронзу. Под ней скрывался
широкий, волевой подбородок. Морщины вокруг рта лежали равномерно, пока рот
не кривился в улыбке. Висячие усы были такие длинные, что при желании он мог
их обсосать.
В преддверии темноты крикнула морская птица. Он принюхался: ему
казалось, что даже сюда доносится запах моря, водорослей, гниющей рыбы. В
нем снова всколыхнулась легкая волна упрямства. Правой рукой он пригладил
бороду, потом взялся за нос, провел большим пальцем и костяшкой увечного
указательного от седловины носа к его крыльям, потянул себя за нос, ощупал
его и тотчас снова провел по переносице снизу вверх, словно хотел загнать
внутрь извлеченное наружу упрямство. Так кое-кто из моих знакомых - имен
называть не буду, - желая скрыть разочарование или волнение, делают вид,
будто просто намеревались убедиться, что их нос ничуть не хуже или ничуть не
лучше, чем у других. Ноздри у него были широкие, чувственные, а морщины на
переносье и вокруг крыльев изобличали хитрость. Такого вокруг пальца не
обведешь. Такого сразу не раскусишь. Он не из тех, кто позволит водить себя
за нос. Прибегнув к каламбуру, который звучит глупо, но на деле полон
тонкого смысла, можно сказать, что он водил себя за нос сам, отдаваясь на
волю бушевавших в нем страстей. Над переносицей навис бугор задумчивости - в
нем также таились хитрость и осмотрительность. Широкий лоб был не слишком
высок, от виска к виску тянулись три-четыре поперечные морщины. Густые брови
были гораздо темнее волос, которые редели на макушке и сейчас спускались на