"Эйвинд Юнсон. Прибой и берега " - читать интересную книгу автора

затылок и на уши, что, однако, не отражалось на остроте его слуха. Под
проницательными глазами намечались мешки. Но, возможно, это был след кутежа.
Глаза, цвет которых менялся от серого до зеленого, были испещрены красными
прожилками - обычная принадлежность пожилого возраста, которая лишает
мужчину средних лет выражения невинности, свойственного неопытным юнцам и
гомосексуалистам. Взгляд его, даже несмотря на теперешнюю усталость, был
внимательным, испытующим и расчетливым.
Он был не слишком высок - как раз в меру - и, как уже упомянуто,
немного сутулился. Могучие плечи, должно быть, вынесли на себе не одну
тяжелую ношу, а может, тут сказались и горести минувших лет.
Он снова услышал гул прибоя. Пронзительный вопль чаек, крики морских
ласточек.
Бросив взгляд на ее усадьбу - белый дом на фоне горы, с которой
низвергались четыре потока, - он снова должен был признать, что усадьба
расположена красиво. "Красиво расположена", - сердито буркнул он. Дом стоял
в роще черных тополей, за ними притаился большой грот, скрытый зеленью,
бурно разросшейся на склонах: дуб, пробковый дуб, кустарник. Выше тянулись
виноградники, еще выше темный дубняк, потом горные пустоши, потом горы, а за
ними, на юге, бескрайние громадные пустыни. На западе высились горы и снова
горы, а дальше простиралось могучее, неведомое море Океан Атлантид
<Атлантиды - дочери подпирающего небесный свод титана Атланта (Гиады,
оплакивающие своего погибшего брата и превращенные в созвездие; Плеяды,
оплакивавшие Гиад и тоже взятые Зевсом на небо; Геспериды, хозяйки райского
сада с золотыми яблоками на крайнем западе обитаемого мира); Атлантический
океан обязан своим именем, однако, не им, но титану Атланту>.
"Жить здесь можно", - говорил он себе не раз, когда на него находило
такое настроение, как сейчас, и в то же время он сознавал, что жить здесь
нельзя. Семь лет с лишком! Ему стукнуло не то сорок четыре, не то сорок
пять, но иногда он говорил себе: "Мне тридцать пять. Десять лет войны не в
счет". Это случалось, когда он был на грани истерического срыва.
А она, женщина, говорила: "Золотце мое, пупсик мой! Ты опять куксишься.
Иди же поиграй со мной! Вот так. Не дуйся, я же знаю, тебе и самому охота!
Ну же! Вот так".
Нехотя и похотливо, с омерзением и сладострастием, с возбужденным телом
и вялой душой залезал он в ее широкую постель.
И ради этого я воевал, думал он после. Мы воевали десять лет. Разрази
меня гром, позднее я потерял счет годам.
На самом деле он вел им точный счет. Вернее сказать, в нем сам собой
велся точный счет; так сразу после дождя капли - кап-кап - одна за другой
стекают в бочку возле дома и сами ведут себе счет, пока бочка не наполнится
до краев и вода не хлынет через край. А может, это бочка ведет им счет.
"Сейчас я переполнюсь", - говорит она на своем бочечном языке. "Ну и
переполняйся, черт с тобой, - отвечают на своих наречиях капли, моросящий
дождик и мокрая крыша. - Мы ведь тоже ведем счет: одна, еще одна, еще одна,
а в сумме все равно - одна, та первая, что переполнит бочку". А бочка
считает: "Одна, две, три" - и чувствует капли своими боками, утробой,
обручами, которые считают вместо бочки, как если бы считала она сама. Вот и
он совершенно точно знал, что прожил здесь семь с половиной лет, но вслух
говорил себе и ей:
- Не знаю, я не считал.