"Хью Уолпол. Тарнхельм (ужастик)" - читать интересную книгу автора

увидел, как пламя затрепетало и вспыхнуло в последний раз перед тем, как
угаснуть. И в этом ярком проблеске я вдруг осознал, что в комнате что-то
движется. Что-то шелестело и шуршало в углу, но видно еще ничего не было.
С бешено бьющимся сердцем я привскочил на постели и тут, к полному
своему ужасу, различия скорчившуюся у дальней стены какую-то
отвратительнейшую желтую дворнягу, страшнее и безобразнее которой
невозможно себе вообразить.
Мне трудно, мне всегда было трудно точно описать, всю кошмарность этой
желтой собаки. Частично эта жуть заключалась в гнусном цвете, частично в
тощем и костлявом туловище, но больше всего в отвратительной морде:
плоской, с острыми крошечными глазками и зазубреными пожелтелыми зубами.
У меня на глазах собака ощерила пасть и медленными, неописуемо мерзкими
движениями начала подкрадываться к постели. Сперва я оцепенел от ужаса, но
потом, видя, как она все приближается, не отрывая от меня своих маленьких
глазок и скалясь, завопил и вопил без остановки.
Следующее, что я был в состоянии осознать это что Армстронг сидит у
меня на кровати, обхватив сильными руками мое трепещущее тело. А я только
и мог снова и снова повторять: "Пес! Пес! Пес!"
Боб, добрая душа, утешал меня, точно родная мать.
- Ну смотри, тут нет никакого пса! Тут никого нет! Только я!
Но я продолжал дрожать, так что Бобу пришлось лечь вместе со мной,
крепко прижимая меня к груди, и в его надежных объятиях я наконец заснул
крепким сном.


III


Наутро я пробудился навстречу свежему ветру, сияющему солнцу и
хризантемам оранжевым, пурпурным и темно-песочным что покачивались на фоне
серой каменной стены за лужайками. Дурной сон начисто выветрился у меня из
головы. Я знал лишь, что люблю Боба Армстронга больше всех на свете.
В тот день все были очень добры ко мне. Я же пребывал в таком страстном
восхищении этим новым краем, что сперва не мог думать больше ни о чем. Боб
Армстронг, от льняной макушки до тяжелых, подбитых гвоздями башмаков,
являл собой образец истого камберлендца, и его пояснения, односложные и,
по его обыкновению, ворчливые, расцветили для меня эти земли.
Все здесь было проникнуто духом романтики контрабандисты, шныряющие
взад-вперед в окресностях Дригга и Сискейла, древний крест во дворе
Gosforth церкви, Равенгласс со всеми его чайками некогда великий порт.
Манкастерский замок и Браутон, и черный Уостуотер с угрюмыми Осыпями,
Блэк Комб, на чьей широкой спине всегда плясали тени даже открытая всем
ветрам крошечная станция в Сискейле, на лотках которой я покупал газетку
под названием "Уикли Телеграф", где неделя за неделей публиковались
отрывки самой душераздирающей и захватывающей повести в мире.
Сплошная романтика и бредущие по песчаным дорогам коровы, и море,
гремящее на Дриггском пляже, и Гейбл и Скафелл, чьи вершины тонут в
облаках, и протяжные голоса камберлендских фермеров, скликающих скот, и
звонкие переливы маленького колокола госфортской церкви. Романтика и
красота везде, повсюду.