"Хью Уолпол. Над темной площадью" - читать интересную книгу автора - А что я должен слышать? - спросил я наконец.
- Толпу, - ответил он. - Толпу? - тихим, неуверенным голосом переспросил я его. - Да, толпу, - нетерпеливо повторил он. Быстрым движением он вскочил на ноги, подошел к окну и распахнул его. - Теперь слушайте, - сказал он. До нас доносился многоголосый гул площади. Это было похоже на шум моря, ритмически нарастающий и стихающий, - шур-шур, шур-шур, шур-шур... И в этот шум врывались гудки автомобилей, выкрики мальчишек, продававших вечерние газеты, приглушенный колокольный звон церквей; а мне еще слышалось чье-то тихое жалобное причитание, словно там, в темноте, стонало и плакало какое-то огромное существо. Он захлопнул створку окна, вернулся ко мне и встал передо мной. - Вот видите! - закричал он. - Вы этого не слышите, когда окна закрыты, а я слышу, слышу днем и ночью, днем и ночью. Для меня этот шум никогда не прекращается. - Тогда зачем здесь жить, если это вам так мешает? - спросил я. - Много спокойных, тихих улиц. - Да какая разница, - ответил он, - везде будет одно и то же. Только представишь себе - и уже понимаешь, что там то же, что и здесь. У всех одинаковые мысли, все делают то же, что все, и все они грязные, больные и занимаются только любовью, насыщают свои желудки, пьют, спят... - Он замолк, но тут же заговорил снова: - Не сочтите, что я сошел с ума. Ничего подобного. Но в тюрьме мое отношение к толпе окончательно закрепилось. Я ощущал подобное и раньше, но до некоторой степени. Когда я был ребенком, мне думалось: почему люди не могут быть красивее, не размышляют о том, как они просто - взять их всех и бросить в газовую камеру... Я и сам подлец, конечно, и заслуживаю физического уничтожения наравне с ними. Но я вполне готов к этому, и если бы нашелся кто-то... - Он осекся, замолчал и улыбнулся мне своей завораживающей улыбкой, как, бывало, в прежние времена. - Ну разве я не осел, Дик? Всегда был ослом, даже тюрьма меня не исправила. Как вы можете со мной общаться, просто удивительно. - Совсем не удивительно, - сказал я. - Но вот чего я не могу понять. Если вам здесь так плохо, зачем вы забились в эту квартиру и живете среди этого шума и гама? - Видите ли, - ответил он, кивнув головой, - у меня было желание от всех скрыться. Поначалу, выйдя из тюрьмы, я попытался жить в деревне. Но там обо мне все было известно, и я чувствовал себя так, будто я болен чумой и меня все сторонятся. Уехал в Испанию. Там было довольно спокойно. Прекрасная страна, прекрасная... И все же там я чувствовал себя в изгнании. Стремился домой. Мне в голову приходили самые невероятные мысли, чего я только не воображал. А потом я все-таки записался в армию, изменив фамилию. В то время им так нужны были мужчины для пополнения ее рядов, что меня даже не спросили, не был ли я в тюрьме. Два года воевал во Франции. Пули меня не брали. Ни разу не был ранен. Рад был бы умереть, но меня словно заколдовали. Я был обречен жить. В восемнадцатом году вернулся домой. Знал, как мне будет плохо, что снова начну терзаться, и решил побороть в себе эту мою уязвимость. Иногда мне это удается. А иногда - нет... Таков общий смысл его слов, примерное воспроизведение чувств, стоявших за ними. Точность - трудная задача. В его излияниях было столько |
|
|