"Хью Уолпол. Над темной площадью" - читать интересную книгу автора

- А что я должен слышать? - спросил я наконец.
- Толпу, - ответил он.
- Толпу? - тихим, неуверенным голосом переспросил я его.
- Да, толпу, - нетерпеливо повторил он. Быстрым движением он вскочил на
ноги, подошел к окну и распахнул его. - Теперь слушайте, - сказал он.
До нас доносился многоголосый гул площади. Это было похоже на шум моря,
ритмически нарастающий и стихающий, - шур-шур, шур-шур, шур-шур... И в этот
шум врывались гудки автомобилей, выкрики мальчишек, продававших вечерние
газеты, приглушенный колокольный звон церквей; а мне еще слышалось чье-то
тихое жалобное причитание, словно там, в темноте, стонало и плакало какое-то
огромное существо.
Он захлопнул створку окна, вернулся ко мне и встал передо мной.
- Вот видите! - закричал он. - Вы этого не слышите, когда окна закрыты,
а я слышу, слышу днем и ночью, днем и ночью. Для меня этот шум никогда не
прекращается.
- Тогда зачем здесь жить, если это вам так мешает? - спросил я. - Много
спокойных, тихих улиц.
- Да какая разница, - ответил он, - везде будет одно и то же. Только
представишь себе - и уже понимаешь, что там то же, что и здесь. У всех
одинаковые мысли, все делают то же, что все, и все они грязные, больные и
занимаются только любовью, насыщают свои желудки, пьют, спят... - Он замолк,
но тут же заговорил снова: - Не сочтите, что я сошел с ума. Ничего
подобного. Но в тюрьме мое отношение к толпе окончательно закрепилось. Я
ощущал подобное и раньше, но до некоторой степени. Когда я был ребенком, мне
думалось: почему люди не могут быть красивее, не размышляют о том, как они
живут, все им безразлично? Почему не избавятся от прощелыг и подлецов? Как
просто - взять их всех и бросить в газовую камеру... Я и сам подлец,
конечно, и заслуживаю физического уничтожения наравне с ними. Но я вполне
готов к этому, и если бы нашелся кто-то... - Он осекся, замолчал и улыбнулся
мне своей завораживающей улыбкой, как, бывало, в прежние времена. - Ну разве
я не осел, Дик? Всегда был ослом, даже тюрьма меня не исправила. Как вы
можете со мной общаться, просто удивительно.
- Совсем не удивительно, - сказал я. - Но вот чего я не могу понять.
Если вам здесь так плохо, зачем вы забились в эту квартиру и живете среди
этого шума и гама?
- Видите ли, - ответил он, кивнув головой, - у меня было желание от
всех скрыться. Поначалу, выйдя из тюрьмы, я попытался жить в деревне. Но там
обо мне все было известно, и я чувствовал себя так, будто я болен чумой и
меня все сторонятся. Уехал в Испанию. Там было довольно спокойно. Прекрасная
страна, прекрасная... И все же там я чувствовал себя в изгнании. Стремился
домой. Мне в голову приходили самые невероятные мысли, чего я только не
воображал. А потом я все-таки записался в армию, изменив фамилию. В то время
им так нужны были мужчины для пополнения ее рядов, что меня даже не
спросили, не был ли я в тюрьме. Два года воевал во Франции. Пули меня не
брали. Ни разу не был ранен. Рад был бы умереть, но меня словно заколдовали.
Я был обречен жить. В восемнадцатом году вернулся домой. Знал, как мне будет
плохо, что снова начну терзаться, и решил побороть в себе эту мою
уязвимость. Иногда мне это удается. А иногда - нет...
Таков общий смысл его слов, примерное воспроизведение чувств, стоявших
за ними. Точность - трудная задача. В его излияниях было столько